Возьмем теперь экскурсии! Перевал рядом. Отсюда двадцать шесть километров. По пятницам водитель автобуса санатория «Трапезунд» отдыхает. А желающих посмотреть перевал тьма. Сунулся к водителю: никто, говорю, тебя за это не убьет, соберу тебе народ, и валяй по пятницам на перевал! Согласился. Отбою нет, списки за три недели начинаю составлять. Пятерка со взрослого, трешка с детей. А мест в автобусе сколько? Двадцать четыре. Десятка мне, десятка за бензин, предположим. Остальные водителю. И все довольны…
Дальше. Три фотографа на курорте работают. Так они просто молятся на меня. Прогуливаемся, значит, с отдыхающими, а я и приглашу этак ненавязчиво — сфотографируемся, мол, на память! Один из десяти всегда найдется. Так за это фотографы мне снимки бесплатно дают. А один вчера преподнес сорочку венгерскую в подарок.
Так вот и живем. Полтора месяца уже. Дней пятнадцать осталось. И подлечился, и время провел с пользой. Так мешаю ли я кому, скажи? Есть ко мне претензии? Спасибо мне говорят! Стало быть, ежели есть мозги, нигде не пропадешь!
Правда, некоторые здесь посмеиваются-перешептываются: «Пачулиа да Пачулиа!» А что Пачулиа! Пусть лучше на себя посмотрят!
С тобой вот я почему говорю откровенно? Солидный потому что ты, образованный… не то что эти все… только и думают издеваться-насмешничать…
Перевод М. Бирюковой
Там…
Пресвитер! Чего ты скорбишь? Лучше, чтобы в этой земной жизни ели меня «черви умирающие», чем там — «неумирающие».
Вас ждет отдохновенье здесь, все собрались уже…
Загробный мир. Бескрайнее зеленое поле. В самой середине этого поля наезженная арбами дорога разветвляется — одна ведет на запад, другая — на северо-запад. Здесь же прибиты две закопченных доски с заостренными концами. На той, что указывает вправо, написано «Рай», на противоположной — «Ад». У перекрестка, возле старинных весов, словно мухи, копошатся люди. На ветвях вербы натянут черный бархат, на котором золотыми буквами вышито изречение Руставели: «Смерть близка, и жизнь земная — только краткое дыханье».
На краю поля, в тени оливкового дерева на поросших мхом бревнах сидят пятеро мужчин. Они, как и все здесь, — в парадной одежде, но отличаются от остальных тем, что не принимают участия в столпотворении возле весов, а сидят на бревнах, покуривают и беседуют. Все вокруг похоже на декорацию, освещенную голубым светом. На небосклоне неподвижно висит пурпурное солнце мертвых, лучи которого, разумеется, не достигают до поля. В остальном все выглядит так, как на Земле, только трава не пахнет и птицы не щебечут.
— До каких пор мы будем сидеть здесь, черт возьми, надо же узнать, кто займется нами? — обращаясь будто к самому себе, охрипшим голосом произнес высокий человек лет шестидесяти, в петлице темно-синего пиджака которого алела гвоздика.
— Куда торопишься, Герваси? Здесь уж наверняка ты не услышишь гудка красильной, — бросил сидящий на нижнем бревне пучеглазый рыжеватый мужчина в белом галстуке. Рядом с ним лежали новенькие остроносые мокасины, а мужчина развлекался тем, что шевелил пальцами ног.
— Посмотри-ка, Какулиа, который час? — Герваси повернулся к сидящему рядом однорукому лысому человеку с медалями.
— Нет у меня часов, — проворчал Какулия. — Их вытащил мой милый зятек, прежде чем гроб накрыли крышкой.
— Не ворчи, Какулиа. Обычай такой, близкий должен что-нибудь взять у покойника, — сказал сидящий выше всех Нариман Хеладзе, агент Госстраха. Он сидел, сложив ноги как мулла, и тщетно заправлял под берет длинные крашеные волосы.