— Точно. К нам подбирается! Похоже, дурень такой, что по чем попало будет палить…
— Как бы не так! И перышка с нас не сбросит! Нашел простака! Знал бы, что я чуть не триста лет на землю гляжу…
— Улетим, что ли? Кабы и в самом деле… — забеспокоилась она.
— Сиди, не бойся! Тулка-двустволка. С шестидесяти шагов и перышка не собьет…
— Что ты все храбришься да хорохоришься?! Не собьет, так оглушит! Какого калибра ружье? Не видно?
— Да не разберу! Зрение изменяет. Не молодой уже… — протянул с сожалением ворон.
Они разом, как по условленному знаку, взлетели — впереди он, крепко, будто топор — полено, рассекая крыльями воздух, позади она. Он вдруг резко, со всего маху, опустился на голую ветку ивы, так, что она пролетела несколько вперед и, вернувшись, пристроилась рядом.
— Ты думаешь, он не видел нас? — Она сегодня была настроена на полемический лад, в другое время соглашалась бы с супругом без возражений.
— Не приставай! Потому я и сел, что видел, — отмахнулся он и отодвинулся к самому краю ивовой ветки. Она не оскорбилась, потому что успела усвоить — за два с половиной века надоест не только ворона, но и самая пестрая пава.
Помолчали, пристально вглядываясь в старающегося подобраться поближе преследователя.
— Будет тебе хорохориться! Поддаться какому-то сопляку! Отлетим за реку, а когда уберется, вернемся, — ворчала она.
— Нет. Помучаю его весь вечер. Истреплю нервы… Протаскаю сквозь бурелом и кустарник!
— Пусть знает, что с вороной сладить не так уж легко. Поучится уму-разуму!
— Как бы тебе самому эта затея боком не вышла! Улетим на тот берег, от греха подальше!
— Еще чего! Я в этих местах родился! И задолго до этого молокососа. И улетать из-за него? — возмутился он.
Тем временем кудрявая голова охотника мелькнула из-за ольхи, и супруги, взлетев, отступили метров на сто в колючий кустарник.
У преследователя от досады посинели и искривились губы, но он не сдавался, перевязал носовым платком исцарапанную колючками руку и с еще большим упорством двинулся за воронами.
Старики раскачивались, как на качелях, на сухой кизиловой ветви.
— Ты почему летел с разинутым клювом? — нарушила молчание она.
— Да не знаю, не заметил! — огрызнулся он, впрочем, слукавив, потому что в последнее время не то что в полете, даже и на суку сама собой тянула вниз, как отваливалась, нижняя челюсть отяжелевшего клюва. Годы, что ли?!
— Я вот что скажу… — начала она.
Он не откликнулся, потому что не ждал от супруги ничего особенно умного.
— Вот будет потеха, если и за ним кто-то крадется? Вдруг и за ним следят чужие глаза?
— Что ты выдумываешь? — отмахнулся он, косясь на приближающегося чуть не ползком охотника.
— Выдумываю? А почему ты думаешь, что и у людей так не принято? За ними и самими крадутся да выслеживают.
— Ну ладно! Летим! Не то и впрямь, покуда его выследят, он успеет в вас выстрелить. Разбирайся тогда, кто прав, кто виноват…
Вороны лениво взлетели, потянувшись обратно к черному кресту старой ольхи.
Охотник не унывал. Весь в грязи, ползком, исцарапанный, но с горящими глазами крался он за воронами, время от времени прячась за стволами деревьев, чтобы перевести дыхание. Он был уверен, что библейские птицы не замечают его, и искренне удивлялся: «Чего это они взлетают как раз тогда, когда я приближаюсь на расстояние ружейного выстрела?!»
Перевод М. Бирюковой
Человек, потерявший могилу отца
С востока на деревню Ноджихеви смотрит Бжер-ская гора. В густо заросшей облепихой роще журчит речушка Техури. Внизу, на берегу ее, развалины крепости, которую местные жители называют Джихой. Если взглянуть на крепость со стороны р-еки, можно увидеть обвалившиеся стены и обломки квеври. В каком веке были построены эти крепостные стены и в каком разрушены, никто не знает.
В Ноджихеви живут Сихарулидзе, Окуджава, Беридзе, Нароушвили, Гвасалия, Абакелия, Джанашия, Джгамадзе и Джеджелава.
Теплый февральский день… Спустившееся на гору солнце светит так ласково, что взошедший на висячий мостик профессор Калистрат Беридзе снял пальто и перекинул его через руку.
— Не простудись, Кале, ты с дороги, — предупредил Ноко Беридзе, учитель географии в школе в Нахурцилао и младший двоюродный брат Калистрата.
Этим утром поезд пришел с опозданием. Ноко встречал брата на станции в Сенаки. Сюда добрались на такси. И обратно могли бы доехать до самого дома таким же образом. Однако гость не захотел — решил вновь пройтись по мостику, на который не ступал вот уже тридцать лет. И вообще походить по селу, посмотреть его. Ноко шагал, держа в руках маленький чемоданчик, за ним двигался Калистрат, снова надевший пальто — то ли идти с ним на руке по узкому мостику было трудно, то ли послушался совета двоюродного брата, — и переступал, вцепившись в протянутый вдоль моста провод, так осторожно, словно шел по догорающим углям костра.