Тридцать лет доктор философии Калистрат Беридзе не видел родной деревни. Сейчас ему было за семьдесят, и у него уже подросли внуки. Последние три года он стал просыпаться по ночам — снилась деревня, и мучительно хотелось вернуться в нее.
Тридцать лет назад, после смерти отца, он продал срубленный из каштанового дерева дедовский дом за полцены ближайшему соседу Илье Нароушвили и после этого в деревню уже не заглядывал. Все времени никак не мог выкроить…
Недавно Ноко прислал ему письмо: Илья давно умер; дочь его Надя вышла замуж в Кутаиси, у нее малые дети, и приезжать в Ноджихеви она уже не может. На прежнем месте оставалась вдова Ильи, старая Ксения, боявшаяся одиночества и на ночь уходившая к своей сестре — жене Фомы Джеджелава. Писал Ноко, что собралась старуха продавать свой дом и чтобы приехал Калистрат, если хочет уголок для дачи — лучшего места, чем родная деревня, ведь ему не найти.
Тогда и написал Калистрат Беридзе председателю райисполкома — просил разрешить ему построить во дворе бывшего отцовского дома маленький дощатый домик.
Конечно, ему не отказали.
И Калистрат приехал. Надо поговорить с Ксенией, оставить заявление в сельсовете и вернуться в город. А весной он купит дачный домик, перевезет его в Ноджихеви и поставит в своем дворе, и вновь разгорится огонь в дедовском очаге…
Забыл сказать, читатель, что за несколько месяцев до смерти Илья Нароушвили продал дом деда пекарю из Диди-Чкони, а тот передвинул его на новое место к кузнице, за кипарисами. Там и стоит теперь на высоких сваях коричневый беридзевский дом.
Дошли до конца деревни, и Калистрату захотелось посмотреть на речушку, которую испокон веков называли «источник Беридзе». Это была, наверное, самая маленькая речка в мире, просто ручеек. Выбегал источник, весело бурля, из-под Бжерской горы и там же, метрах в трехстах от нее вливался в Техури.
Ноко и Калистрат подошли к крошечной мельнице и присели на поросший мхом камень.
— Наша мельница… — Калистрат снял шляпу, вытер платком пот со лба и снова надел ее. Был он мужчиной высоким и осанистым. Одним словом, представительным. Лицо без морщин, черноволос и черноус и семидесятилетним никак не выглядел. И голос у него был неожиданно молодой и хорошо поставленный.
— Помнишь эту мельницу? — Кале с улыбкой взглянул на двоюродного брата. — Эх ты, сколько раз я сажал тебя на плечи и приходил сюда! Больше всего ты гусей боялся. Как увидишь гуся — сразу с ревом ко мне бежишь.
— Да-а…
— А сейчас мельница исправная?
— Вообще-то исправная, да кому на ней работать… Я внутрь уже давно не заглядывал. Видишь, замок заржавел, ключ давно уже не поворачивается…
— И где же мелете?
— На электрической, у конторы она. Это хорошо, что председатель хоть ее поставил.
— Ну и что, она удобней?
— Вообще, говорят, на водяной помол куда лучше. Мука потом не портится. В холодную промолота, поэтому. И вкуснее вроде. Уж не знаю…
— Вот как?
— Однако кому сейчас охота ее скрип слушать и ждать, пока смелет! У всех дел по горло! Ждать некогда. А тут включил электричество — и готово!
— Да вам-то куда спешить?
— Сами не спешили бы, братец, однако дело заставляет. У нас ведь иначе, не так, как в городе. Ты вернешься с работы — и к телевизору, а моя работа, когда из школы возвращаюсь, только начинается. Тут тебе и свой участок, и скотина, и виноградник, и дрова заготовить… И все успеть надо!
Калистрат набрал воды в ладони, отпил глоток, нагнувшись, плеснул водой себе в лицо.
— Помню, холоднее была.
— Зима. Зимой она теплее кажется. Вот летом такая холодная — стакан трещит.
Ноко и Кале встали и спустились в низину. Гость оглядел перепаханное трактором поле.
— А где наши ореховые деревья?
— Выкорчевали. Здесь форель в пруду разводить будут. Весь район форелью обеспечим, шутка ли?
— Ну и ну! Это хорошо, только вот вас ведь призывают орехи выращивать, а вы в это время столетние деревья рубите! Люди добрые! Ниже этот пруд устроить не могли?
— Так по плану было…
— Да ну тебя!
В деревенской улочке пахло коровьими лепешками. Калистрату долго удавалось сберечь свои городские туфли, он ловко огибал лужу, держась за заборы, но дальше пошло сплошное месиво, и ему пришлось зашагать прямо по грязи.