VIII
- Виновный здесь, - продолжал он, снимая очки. Мы обомлели. - Что ж вы не требуете от меня отчета? - спросил незваный гость с язвительною улыбкой. - Вас удивило, может быть, неожиданное мое посещение? Но дела мои переменились, и я остался в Москве. Вы не отвечаете? Вижу, приезд мой вам не нравится. Не опасайтесь: я вас скоро от себя избавлю. При этих словах он снова устремил на нас свои огненные взоры. Мы не трогались с места. Я чувствовал в себе что-то необычайное. Это что-то походило на те страшные сновидения, когда человек, не теряя еще памяти, чувствует оцепенение во всех членах, силится привстать и не может пошевелиться, хочет говорить-и язык его коснеет, грудь стесняется, кровь замирает в жилах, и он, полумертвый, падает на изголовье. Сие-то удушающее ощущение, известное простому народу под именем домового, овладело тогда мною. Я видел все происходившее, но язык и члены онемели, и я не в силах был обнаружить ни словами, ни движением моего удивления и ужаса. После того страшный Вашиадан (он был точно страшен в эту минуту) приблизился к постели, на коей лежала больная. Глаза его засверкали тогда необыкновенным светом. Больная привстала, но молча и почти без жизни, потом сошла с постели, ступила на пол, пошатнулась... новый взгляд Вашиадана как будто оживил ее: она оправилась, стала твердо на ноги и тихими шагами пошла за своим вожатым. Мы все оставались неподвижными. Я видел, как они вышли из комнаты, как Глафира, подобно невинной жертве, ведомой на заклание, послушно следовала за очарователем; я слышал шаги их по коридору, слышал повелительный голос Вашиадана, коему слуги хотели было преградить дорогу... Рвуся вперед - но вот стук экипажа раздался у подъезда... потом на улице... все глуше, глуше, пока наконец исчез в отдалении. Подобно той змее, которая одним взором привлекает к себе жертвы и одним взором умерщвляет их. Вашиадан силою огненных своих очей произвел над несчастною Глафирой то, что почел бы я выученной фарсой, если бы сам не подвергся отчасти их магнетическому влиянию. Слишком, слишком поздно разрушилось наше очарование. Мать, как бы пробужденная от глубокого сна, приходит в себя мало-помалу, ищет дочери... Несчастная! Страшная действительность вскоре удостоверит тебя, что ты лишилась, и, может быть, навеки, своей милой Глафиры!.. Нет ее ни в доме, ни на улице. Все видели, как Вашиадан посадил ее в карету и поскакал с нею - но куда? зачем? то оставалось загадкой для каждого. Тут вопли матери наполняют дом: в беспамятстве бегает она по комнате, ломает себе руки, умоляет каждого спасти ее детище, единородное ее детище. "Спеши, - вскрикивает она наконец, падая на колена перед мужем, - спеши исторгнуть дочь свою из когтей злодея... Возврати ее несчастной матери, горестной, убитой, опозоренной!" Но Линдин стоял недвижим и молчал. Он походил на одного из истуканов, пред коими некогда люди преклоняли с мольбою колена. Тихо поднялась на ноги жена его. - И ты медлишь? - продолжала она страшным, раздирающим голосом. - Оставайся ж, бесчувственный! Я, слабая женщина, я заступлю тебя и покажу, к чему способна отчаянная мать! Прочь, сударь! Я сама еду за своей дочерью. С сими словами Линдина бросилась к дверям, но силы ее истощились... она упала без чувств.
IX
Прошло около года после страшного происшествия, лишившего Линдиных дочери. Все старания мои отыскать ее были напрасны. Никто не знал Вашиадана, никому не было известно его местопребывание, и самое имя его все почитали подложным. Мудрено ли было ему, обдумавши план свой заранее, принять нужные меры к сокрытию себя, своего имени и жилища? Потеряв всю надежду открыть следы Глафиры и ее похитителя, я оставил Москву. Один родственник давно звал меня в отдаленную свою деревню. Теперь было кстати воспользоваться его приглашением: я переехал к нему. Весна во второй раз по смерти моего друга воскрешала природу. Все окружавшее улыбалось мне; я один оставался мрачен: тяжелое воспоминание давило мне душу - приближался день его кончины и ее погибели. В этот день, по совершении печального обряда в сельской церкви, я отправился пешком бродить по сосновому бору, лежавшему близь усадьбы и простиравшемуся на большое пространство. Грустные мысли не вольно овладели мною. Сосновый бор казался мне огромным кладбищем, скрывавшим целые поколения; каждое дерево являлось моему воображению вечным стражем, поставленным от Бога для сохранения могил до дня всемирного воскресения; шелест шагов моих мнился мне ропотом усопших на дерзкого нарушителя их гробового спокойствия. Я остановился и сел на обрубившуюся сосну. Мечты еще преследовали меня, но тихий стон, раздавшийся неподалеку, разогнал их. Я поднимаю глаза и вижу - в нескольких шагах от меня лежит женщина. Платье ее изорвано, руки в крови - вероятно, от сухих древесных сучьев и игол, о которые она цеплялась, шедши по лесу. Она была без чувств и, по-видимому, боролась со смертию; я подхожу, вглядываюсь.. Боже! То была Глафира! Солнце клонилось к западу, я чувствовал, что заблудился: ни тропинки, ни признаков жилища. Но вот какой-то шорох послышался за мною; я оглядываюсь: старик в крестьянском кафтане, с дубинкой в руках, с секирой за поясом пробирался сквозь чащу. Он был не менее моего изумлен, встретив человека в глухом месте в такую пору и возле мертвого тела. Мы объяснились. Старик был дровосек и переехал на лето в бор для рубки леса. Шалаш его стоял неподалеку, и он, услышав шорох и стоны, пошел на голос. С его помощию я перенес в шалаш несчастную девушку. Вскоре открыла она глаза... мои голос поразил ее, и когда мы подали ей нужные пособия, она совершенно опомнилась, узнала меня и, бросившись мне на шею, называла своим ангелом-хранителем. - Дан Бог, чтоб я оправдал это название, - сказал я в смущении. - Но какая несчастная звезда привела вас на это место? Откуда вы? Тут, собравшись с силами, она начала рассказ свои едва внятным голосом. И вот что мог я извлечь из него.
Х
Оставив Москву, Вашиадан провез Глафиру глухими проселочными дорогами к одному уединенному дому, где ожидал их дорожный экипаж. С приближением ночи они поехали далее. На день обыкновенно останавливались, с захождением солнца продолжали дорогу. Чародей старался поддерживать свою несчастную спутницу в беспрестанном забытьи. Наконец, по долгом пути, они приехали - куда? - того не знала полночь. То было в глухую полночь. Их встретили с факелами; погребальный их блеск пробудил Глафиру. - Где я? - спросила она у своего похитителя. - В доме друга, - отвечал он своим млечным голосом. Они вошли в пышные хоромы, украшенные внутри богатыми обоями, бронзой, картинами, на коих изображались чудные, фантастические фигуры. Чем-то нечеловеческим отзывалось все, их окружающее: люди с странными лицами, словно в масках, служили новоприезжим; вдруг вдалеке послышались гармонические звуки и, с приближением, превратились в какой-то нескладный, но живой танец, и вот все фигуры - на обоях, на картинах, из бронзы - начали прыгать, плясать, а чудные служители- передразнивать их движения. За этими вакханалиями следовали сцены более мрачные. Своды комнат стали испускать жалобные стоны, изображения на обоях и картинах заплакали, зарыдали, а веселые служители обратились в безобразные, страшные фигуры. Тут Глафира закрыла лицо руками и прижилась к груди похитителя... Вдруг пронеслись звуки охотничьих рогов, лай собак, будто по лесу... Все утихло, одна лишь свирель на голос альпийской песни заунывно сзывает коров и повторяется в отзывах гор - все тише, тише... Но вот направо, в лесу, блеснул огонек; светлая точка расширяется понемногу, образует шар, и он в мгновение бежит пожаром по лесу. Треск, гул, грохот оглушают воздух, все колеблется, сам ад пирует на земле. Но шар, подобно луне, поднимается величаво из-за облаков дыма; вдруг взвился он высоко и с треском распался на части. Огненный свод обнял поверхность и, словно шатер, раскинулся над землею. Изумруды, яхонты, алмазы горят на своде и отражаются в воздухе тысячью разноцветных огней. Воздушный шатер тихо опускается на вершины дерев и расстилается сетью над лесом. Пламя потухает мало-помалу свет становится бледней и бледней, наконец все исчезло, и лишь луна, выкатившись из-за тучи, серебрит уединенную поляну. Боязливые ее лучи, мерцая, падают робко на лицо товарища Глафиры; она узнает в нем милого, нежного своего друга. - О, как я счастлива - лепечет она в сладком забытьи, о, как я счастлива, сидя с тобою, супруг моего сердца, душа души моей! Но Боже, а!.. это не он, не он!.. - и падает в беспамятстве. Померкла луна, явился день с порфирородным своим спутником. Сквозь густую зелень дерев, осенявших окна и разливавших сладостную прохладу, прокрадывается свет и проникает в опочивальню Глафиры. Она пробудилась; у ног ее сидит очарователь. - Вчера, - говорит он, - ты видела мое могущество, видела, какие таинственные силы в руках моих. Отныне я от всего отрекаюсь: ты одна царица сего жилища. Я умел преклонить тебя сверхчеловеческими средствами; теперь, простой смертный, я у ног твоих - не ты в моей, а я в твоей власти. Располагай тем, что видишь, повелевай мною, но люби меня! - Тебя любить? - воскликнула, опомнившись, Глафира и отклонила его от себя рукою. - Кто б ты ни был, продолжала она, - дух ли искуситель, привидение или человек - прошу, умоляю тебя: возврати меня родителям! - Не могу! Что раз случилось, того переменить не возможно. - Дух-обольститель! Зачем же ты исторгнул меня из объятий родительских? Зачем принял ты на себя те черты, тот голос, тот взгляд, которым я не могла противиться, которые против воли заставляют меня простить твое оскорбление? О дух-обольститель! Смилуйся надо мной, возврати меня моим родителям! - Одно и то же! Ужели моя любовь не получит другого ответа? - Но кто же тебя заставил любить меня? - А тебя кто заставил явиться передо мною во всем обворожительном блеске красоты? Помнишь ли тот вечер, когда глупый твой отец встретил меня в театре? - Ах, не называй так отца моего! - Согласен. Но знаешь ли ты, что я никогда не был знаком с ним, что он видал в Петербурге не меня, а другого, и что одно случайное сходство лица... - И ты решился воспользоваться его легковерием? - Любовь моя все оправдывает. - Но еще раз - зачем же принял ты голос и черты моего любезного? - Я не принял их, они мои собственные. Я твой друг - и друг навеки. Тут он прижал ее к своей груди и тихо надел ей на руку таинственный перстень. - Узнаёшь ли ты наше кольцо обручальное? Помнишь ли предсказание? Вот залог любви нашей! Она взглянула на перстень, взглянула на друга... "О, мой ангел! - воскликнула она вне себя от упоения, - ты возвращен наконец твоей Глафире!" и с судорожным движением упала в его объятия. Я слушал с изумлением и ужасом. Многое казалось мне невероятным в ее повествовании, и чудеса, коих она была свидетельницей в доме похитителя, я приписывал расстроенному ее воображению. Но когда она коснулась этой роковой минуты, в которую, увлеченная обманчивою мечтой, вверилась хищным объятиям мнимого друга - холодный пот обдал меня; ее страстная речь ручалась за ужасную истину и подтвердила мои слишком справедливые опасения: с той минуты Глафира сделалась .незаконною супругою Вашиадана... Ее уверенность, что то был прежний друг ее, возвра тившийся с того света, еще сильнее убедила меня в горькой истине, ибо до чего не могут довести слабую женщину заблуждения сердца и воображения? Словом, она жила с ним целый год в очаровательном его замке, не помышляя о родных, дыша им одним, блаженствуя в своем гибельном заблуждении. - Но сегодня, - продолжала она, - сегодня я покоилась еще в объятиях моего супруга, как чудные служители вдруг окружают наше ложе. "Срок минул! - к расплате!.." - кричат они моему другу и влекут его. Я, как змея, обвилась около его тела, но злодеи исторгают у меня свою жертву и в глазах моих - ужас вспомнить! - начинают щекотать моего супруга. Ужасный смех вырвался из груди его и вскоре превратился в какой-то адский хохот. Злодеи исчезли, и передо мной остался лишь бездыханный труп; пена, полная яда, клубилась у него изо рту. "И ей ту же казнь!" возопили снова служители. Но вдруг послышался знакомый, нежный голос. "Она невинна!" - прозвучал он надо мною, и от него, как сон, разлетелись страшные видения, хохот умолк, и я, какою-то волшебною силой, очутилась на том месте, где вы, мой ангел-хранитель, нашли меня. - Не волшебная сила перенесла вас; ваше платье показывает, что вы сами пришли сюда. - Быть может, я не помню... - Но помните ли вы своего прежнего, давно умершего друга, который, тому ровно два года, поверял мне заветное свое признание в любви к вам, тогда еще непорочной? - Я вас не понимаю. - Сегодня минет два года, как он умер, и год, как вы похищены из дому родительского рукою изверга Вашиадана. - Вашиадана... покойный друг... из дому родительского... Ах! что вы мне напоминаете! Все это, как сон... Но где мои родители? - Они там, соединились с вашим другом и у престола Божия молят о помиловании врага их и о вашем прощении. Глафира устремила на меня неподвижные взоры; наконец, вышед из оцепенения: "Туда, туда за ними!" - возопила она и тихо склонила голову на плечо мое. Рука невольно взялась за часы; роковая стрелка опять указывала десятый в исходе. Я взглянул на Глафиру Лицо ее покрылось смертельною бледностию, пульс умолк, дыхание прекратилось: она заснула сном непробудным... И через три дня я предал земле прах несчастной. Уединенная сосна, подымая горе мрачно-зеленую свою вершину, осеняет могилу и как бы молит небеса о поми ловании. Каждый год, в день ее смерти, прохожие слышат хохот над могилой; но хохот умолкает, и тихий, нежный голос, нисходящий с эфирной выси, произносит слова: "Она невинна!.."