Такое учение разрушает само существо христианской веры. Еще апостолы заметили тенденцию к такой рационализации и воспротивились ей, особенно Иоанн Богослов, писавший:
Всякий дух, который исповедует Иисуса Христа, пришедшего во плоти, есть от Бога; а всякий дух, который не исповедует Иисуса Христа, пришедшего во плоти, не есть от Бога, но это дух антихриста (Ин. 4: 2–3).
Как видим, апостол ставит этот вопрос во главу угла христианской веры. Таким образом, христианская Церковь, начиная со святых апостолов, исповедовала, что Христос является не мнимым, а истинным, подлинным человеком со всей нашей анатомией и физиологией, со всем, что присуще человеческой природе. Подлинный человек припадал к груди Богоматери, подлинный человек был обрезан на восьмой день, подлинный человек ходил по земле, подлинный человек был распят на Кресте, положен во Гроб, а потом воскрес.
Однако трудно поверить во все это до конца, и тот же Аполлинарий, исповедуя, что Богом была воспринята истинная человеческая плоть, предложил учение, которое на первый взгляд кажется приемлемым и даже удачным. Оно как будто что-то объясняет, как будто упраздняет «абсурдность» нашей веры… Впрочем, еще раннехристианский теолог и писатель Тертуллиан (155/165 – 220/240) повторял: «Верую, ибо абсурдно». Но иногда так не хочется абсурдов, хочется, чтобы все было понятно!
Аполлинарий рассматривает тройственный состав человеческого естества: дух, душу и тело. Между прочим, так же называется и знаменитый труд святого исповедника Русской Православной Церкви, выдающегося хирурга и духовного писателя, архиепископа Симферопольского и Крымского Луки (Войно-Ясенецкого; 1877–1961). Аполлинарий пишет, что у Христа была подлинная плоть, то есть Он имел настоящее физическое тело и настоящую душу, так что Ему был полностью доступен весь мир человеческих эмоций и чувств: Он страдал, тосковал, радовался… Но человеческий дух во Христе был замещен Логосом, это и было Божественное Слово, которое восприняло человеческую плоть и человеческую душу.
Таким образом, Аполлинарий не испытывал трудностей с такими, например, фразами, как Слово стало плотию (Ин. 1: 14), или со словами, произнесенными Господом в Гефсиманском саду: Душа Моя скорбит смертельно (Мф. 26: 38). Казалось бы, у него не могло возникнуть проблем с богословием. Логос,
Второе Лицо Троицы во Христе, и занимает место человеческого духа. Однако святые отцы не приняли и это учение, отвергнув его, как еретическое. Они утверждали, что Христос воспринял подлинную плоть человеческую, подлинную человеческую душу и подлинный человеческий дух. Вся эта полнота человеческой природы соединилась с Предвечным Словом, то есть с Богом.
На первый взгляд, учение отцов Церкви менее логично, нежели учение Аполлинария. Но они исходили из аксиомы: «Что не воспринято, то и не спасено». Христос воспринял человеческую плоть, поэтому наша плоть спасается; Христос воспринял человеческую душу, поэтому спасается и наша душа. Но если бы Господь не воспринял человеческий дух, то человеческий дух не спасался бы.
Иисусу была доступна и духовная жизнь человека. Отче! В руки Твои предаю дух Мой (Лк. 23: 46), – говорит Он на Кресте. Нам не следует перетолковывать эти слова в том смысле, что Господь имел в виду душу, мы должны воспринимать их буквально: речь идет именно о духе, о высшем проявлении человеческой природы.
Это учение Церкви отражено в третьем члене «Символа Веры»: «Нас ради человек и нашего ради спасения <…> воплотившагося от Духа Свята и Марии Девы». Зачем же потом добавлено: «…и вочеловечшася»? Казалось бы, здесь мы сталкиваемся с очевидным повторением, но «Символ Веры» подобен строгой математической формуле, в которой не должно ничего недоставать, равно как и не должно быть ничего лишнего.
Дело в том, что «плоть» и «человек» – отнюдь не одно и то же. Под «плотью» понимается материальная субстанция, но ни в коем случае не дух. Причастие «воплотившагося» вполне устроило бы Аполлинария, однако добавка «…и вочеловечшася» предполагает как раз принятие Христом человеческого духа. Таким образом, Спаситель был не «призраком», как полагали докеты, и обладал не какой-то «половинчатой» частью человеческой природы, как думал Аполлинарий, а именно всей ее полнотой.