За столом кузнеца собрались самые близкие друзья. Сегодня предстояло торжество особого рода: новорожденный получит имя, с которым ему долго-долго жить, учиться, служить в армии, работать, отзываться на голоса друзей и — так ведь тоже бывает — приводить в трепет врагов...
Имя человека! Не такое это простое дело — выбрать имя. Я знаю: один папаша, тот самый доцент, решил назвать своего сына Электроном — еле дедушка с бабушкой отстояли, а вот за внучкой не углядели — то ли шайтан попутал, то ли аллах не уберег юных родителей, но их младшую дочь, милую, славную аптекаршу, зовут Станей — это сокращенно Станя, а полное имя — Гидроэлектростанция!
Нет, нет, сыну нашего кузнеца подобное не угрожает: сегодня ему дадут имя, достойное рода Сурхаевых, где каждое новое поколение получало в наследство мастеровитые руки и умную голову.
Ну, вот мы и познакомились с хозяевами, а теперь прошу к столу, где дымится в глубоких блюдах мясо черного барана, кость которого разбивать ни при варке, ни во время еды не полагается — иначе новорожденный вырастает хворым на тело и слабым на голову. Предрассудок, скажете? Возможно, но безобидный и благожелательный предрассудок неизбежно превратится со временем в добрый обычай, которыми украшается наша жизнь. Согласны?
— ...Мне говорили: разведись! А я отвечал: не разведусь! — уже не в первый раз вспоминал кузнец. — Вот представьте себе: мог я поддаться уговорам, разрушить семью, потерять Меседу? И сына, значит, не было бы...— в счастливом глубоком голосе кузнеца проступила тревога. Он даже оглянулся на колыбель — там ли его счастье, его отцовская гордость?
— ...Я не разрушил, я сохранил... Верьте, не хвастаюсь... Хорошая у меня жена, порой ей доставалось, ой как трудно...
— Каждой достается от своего мужа, — улыбнулась Меседу, не боясь упрека, что без позволения вмешалась в разговор.
— Дорогой Асхаб! Горцы говорят: у первой жены найдется один недостаток, у второй — обнаружится два, а у третьей — наверняка сыщутся все три повода для развода, — напомнил мастер Максуд.
— Что верно, то верно! — поддерживал мастера молодой кудрявый инженер. — Только вот откуда появилась притча — лишь тот мужчина, кто имеет семь шрамов от боевых ран и семь жен?..
— Семь шрамов, семь жен?.. Ты-то что в этом понимаешь? — вмешалась жена кудрявого. — Смотрите, друзья: вчера женился, а сегодня уже обсуждает житейские проблемы!
— И не вчера, а два месяца и семь дней! — уточнил инженер и грозно сдвинул угольно-черные брови над смеющимися глазами. — Помолчи, раскрепощенная! Дома поговорим, а в гостях веди себя прилично! Ну, дорогой наш Асхаб, твоя радость — наша радость! Да последуют за первенцем еще сыновья! Дерхаб!
Дав бокалам отзвенеть этот приятный сердцу каждого отца похвальный тост, кузнец с достоинством ответил:
— Пусть плодоносит моя Меседу, как анаровые рощи нашего колхоза! Хотите верьте, хотите нет, только вряд ли кто видел такие гранаты, какие выращивают у нас! В прошлом году председатель привез на выставку анары весом в два килограмма!
Мастер Максуд, поглаживая усы, обожженные серной кислотой, подмигнул соседу-инженеру:
— Наш Асхаб немного похож на акушинца. Когда спросили, что нового в ауле, акушинец ответил: пока все по-старому, новость одна: вырастили такую тыкву, что она заслонила собой солнце; теперь в самый лютый зной жители соседних аулов страдают — у них нет тенистой прохлады, какую дает тыква акушинцев.
Все рассмеялись, а кузнец, немного захмелевший, не столько от вина, сколько от счастья, искренно огорчился:
— Не верите? И я удивлялся: такие гири-гранаты, как удерживаются на тонких ветвях? Во время сбора плодов председатель выдает всем пожарные каски, чтоб люди не получили травму...
Ха-ха-ха! — грянуло за столом.
Мастер, покрутив бурый ус, добавил:
— Вот-вот... и кубачинцы решили помочь соседям: смастерили такой котел для варки акушинской тыквы, что удар молотка по одной ручке котла не слышит клепающий вторую ручку! Неплохие габариты, Асхаб! Под стать твоим гранатам!
— Ну, это ты уже зря, — посерьезнел кузнец. — Я своими глазами анары видел...
— И на вкус пробовал?
— Нет, гранаты стали выращивать уже после моего отъезда в город.
— Ну и шутник! — развеселился мастер. — А ты знаешь, что полагается за приписки?.. На первый раз — взыскание, а там...
Гости смеялись, даже Меседу улыбалась, видя озабоченное лицо мужа: как же ему доказать свою правоту? Как на грех, именно сегодня не было у гостеприимного кузнеца ни одного земляка из родного аула... Он чуть было не грохнул по столу, кулачищем, который вполне мог заменить если не кувалду, то хороший молоток, но вовремя удержался, вспомнив, в честь чего собрал гостей.
Кузнец рассмеялся, не желая отставать от друзей:
— Ладно, придет день, я познакомлю вас и с нашим председателем, и с нашими гранатами! Дерхаб, друзья! Пусть плохим людям живется скучно, зато моим друзьям — сытно да счастливо! Дерхаб!
— Дерхаб! — отозвались сидящие.
В это время в дверь кто-то постучал.
Меседу, всегда встречающая гостей сердечно, приветливо, кинулась к двери:
— Входите!
На пороге стоял молодой парень. Невысокий рост, скуластое, сухощавое лицо, пылающее здоровым деревенским румянцем человека, большую часть суток проводящего под открытым небом, выдавали в нем жителя аула. Из-под черной папахи доверчиво поблескивали живые, чистые глаза; губы, плотно сжатые, уже подчинялись воле и упорству, а светлый шрам на подбородке — след падения с горных лыж — говорил в пользу отважного.
— Простите, извините, не скажете: здесь живет Асхаб Сурхаев? — стеснительно начал парень.
— Входи, входи, дила узи[4], — Меседу улыбалась, будто все пятнадцать лет с нетерпением ждала именно этого гостя.
— Вы, наверное, меня не узнаете...
— Узнала, как не узнать! Проходите к столу!
— ...Когда я... меня вызывали на соревнование по вольной борьбе, мать очень просила, чтобы проведал родственника. Вот... пришел, но у вас гости... простите, извините, если некстати. — Он тщательно вытирал ноги о коврик, а потом решительно сбросил с ног ботинки и остался в одних шерстяных носках домашней вязки.
Меседу, по секрету говоря, большая чистюля, была польщена таким жестом гостя.
— Входите, входите! Грешно разговаривать у порога, когда все ждут за столом... Мы давно уже из аула и многих не узнаем сразу, но рады, очень рады землякам. Папаху можно положить здесь, на столик.
— Мать записала адрес, а я потерял листок. В городе дали справки на троих Сурхаевых... — продолжал объяснение новый гость уже в комнате.
— Садись, дорогой! Объяснительную записку потом подашь! Меседу, дай еще бокал. — Кузнец подвинул стул и крепко, с какой-то особенной признательностью пожал руку пришедшего: вот теперь, когда появился кунак из его родного аула Банава, пусть только попробует кто-нибудь усомниться в том, что анаровые рощи дают крупные плоды.
— Как твое имя?
— Бахадур!
Должен заметить, почтенные, на нашем наречии Бахадур означает: смелый, храбрый. Как правило, в горах первенцу дают имя или погибшего отца — что случалось в грозные времена былого не так уж редко: сын появлялся на свет, когда отца, сраженного в бою за свободу, за честь рода, уже унесли на кладбище, — или нарекают именем деда. Есть у нас добрый уважительный обычай: давать имя пришедшему в мир человеку в честь кунака, посетившего саклю, где появилась яркая, расписная люлька для новорожденного. В день, когда родился Бахадур, в ворота дома его отца постучался старый верный кунак...