Что дело не обходилось без добрых шайтанов или, как их еще называют, дивов, Бика ни минуты не сомневалась.
А дочка ее «удивлялась» не меньше матери и говорила:
— Вот чудо! Ведь правда, мама, чудо? И откуда только берутся эти драгоценности?
— Ш-ш, доченька! Смотри не спугни дивов. И никому ни слова! Поняла?
— Ну что ты, мама. Зачем же я буду говорить кому-то!
«Волшебная» шкатулка очень основательно поддерживала мать с дочерью. Весной они, как и все аульчане, смогли отремонтировать свою саклю и даже скопили немного денег на случай, если чудеса вдруг прекратятся.
Перед майскими праздниками художественный совет комбината объявил конкурс на лучшее изделие из серебра.
По условиям конкурса лучшие работы должны быть переданы в Кубачинский музей.
Култум попросила Манафа узнать у отца подробности о конкурсе.
— Это еще зачем? — удивился мальчик.
— Нужно мне! Очень нужно, понимаешь?
— А если отец спросит, зачем мне это знать, что я скажу? — не унимался Манаф.
— Странный человек ты, Манаф. И совсем твой отец не удивится. Разве нам, школьникам, неинтересно, что делается в нашем ауле? Скажи, в стенгазете хотим рассказать о конкурсе — может, кто из мальчиков захочет попытать счастья.
Делать было нечего. Манаф выспросил у своего отца, директора комбината, все подробности и рассказал о них Култум. Раньше он часто обижал девочку. Но после смерти ее отца никогда не делал этого.
В очередном номере школьной степной газеты и правда появилась заметка о конкурсе.
Дни полетели один за другим — спадали, как янтарные зерна на четках. Однажды утром Култум вышла из дому раньше обычного. Беспокойно озираясь по сторонам, она, на минутку замешкавшись перед дверью, торопливо вошла в саклю мастера Хабиба, потомка прославленного Уста-Тубчи. Он был тонким ценителем художественных изделий из серебра.
Девочка почтительно приветствовала старого мастера и протянула ему браслет. Не браслет, а чудо! По краям его пропущена нитью филигрань — редкой красоты узор с чернью и позолотой. По центру украшен со вкусом подобранными некрупными драгоценными камнями.
— Я нашла это в шкатулке отца. Можно представить его на конкурс? — робко спросила девочка.
Мастер Хабиб внимательно рассматривал браслет, даже в лупу. Через минуту-другую он сказал:
— Нет, дочка, это не работа Уста-Бахмуда!
— Разве? — пробормотала девочка и покраснела, — По-вашему, он недостаточно хорош?
Старик покачал головой.
— Рука мастера, которому принадлежит этот браслет, очень уверенно держит резец, моя маленькая. А у твоего отца на правой руке не было двух пальцев — в войну потерял, и потому его работу я отличу из тысячи других.
Мастер посмотрел на девочку поверх очков и увидел, что она очень огорчена и взволнована.
— Это работа настоящего мастера, дочка. И ты можешь оставить браслет, я сам передам его на конкурс, — скачал старый Хабиб.
Девочка пуще зарделась и заторопилась.
— Я побегу, а то в школу опоздаю, — сказала она и выскользнула за дверь.
А мастер Хабиб еще долго неотрывно смотрел на чудесный браслет.
Среди отмеченных на конкурсе работ был и браслет, что принесла старому Хабибу Култум. Его поместили в музее, а на табличке подписали: «Мастер неизвестен».
Но премиальные деньги все-таки отдали семье покойного Бахмуда.
Уже было за полночь. А во дворе у Хабиба под навесом при свете электрической лампы еще сидели за беседой почтенные люди. Вдруг раздался топот копыт. На разгоряченном коне без седла прискакал из ночного Манаф. Он быстро спешился и, запыхавшись, выпалил:
— Почет вам, добрые люди! На могиле шейха опять горит свет.
— И ради этого ты загнал коня? — укоризненно сказал отец Манафа, Юсуф, на вид самый молодой из всех сидящих.
— Мы подумали, что вам надо знать об этом, — сконфузился мальчик. — Ребята видели, как туда забежал какой-то мохнатый зверь.
— Надо было войти в усыпальницу и посмотреть, кто это. Я уж не в первый раз слышу, что там ночами горит свет, — сказал мастер Хабиб.
— Страшно... — пробурчал Манаф.
— Страшно? А скакать во весь опор среди ночи не страшно? — улыбнулся Юсуф и поднялся. — Я первый раз слышу о том, что там ночами свет горит. Может, сходим посмотрим, что там такое творится, — добавил он, обращаясь к сидящим.
— Как можно нарушать покой духа святого! — недовольно проговорил суеверный! старец Али.
— А я считаю, надо сходить! — кряхтя, но решительно встал с ковра мастер Хабиб.
За ним поднялись и другие.
— Я, может, тоже пошел бы, — замялся Али, — да только...
Неизвестно, что он еще хотел сказать, но тем временем все уже были за воротами, и Али как растворился. А следом исчезли еще двое-трое из тех, кто боялся нарушить покой души святого.
Только старик Хабиб, Юсуф, ну и, конечно же, Манаф с конем на поводу зашагали в сторону кладбища.
Снизу, из Сулевкентского ущелья, глухо доносился грохот реки, преодолевающей каменистые пороги.
Чем дальше углублялись трое смельчаков по кладбищенским дорожкам, тем меньше отваги было в сердце Манафа. Коня он оставил у входа на кладбище и сейчас крепко держался за руку отца. Внезапно из-под ног у него взвилась в небо ночная птица. Манаф чуть не закричал от страха и еще крепче прижался к отцу.
Юсуф глянул на сына и улыбнулся. Вспомнил недавно рассказанный ему случай о том, как молодые бездельники из соседнего аула решили испытать парня, который хоть и был большим трусом, но признаться в этом даже себе не хотел. «Если ты не трус, — сказали ему, — вот тебе кол, сходи ночью на кладбище, вбей его в землю и возвращайся». Делать нечего. Пришел парень ночью на кладбище, одним духом вколотил кол в землю и хотел кинуться обратно. Да не тут-то было. Едва он поднялся, схватили его за полу бешмета. Парень заорал что есть мочи и повалился без чувств. Тут как тут подоспели озорники, что подбили его «на подвиг». Они, оказывается, следили за парнем. Подошли и стали поднимать его, а он не подается. Смотрят насмешники, а парень второпях прибил колом свой бешмет.
Но вот и усыпальница шейха. Сомнений быть не могло. Из щелей струился свет. Хабиб остановил своих спутников и прислушался. До его слуха отчетливо доносился дробный стук молоточка. Старик припал к одной из щелей. Через минуту он притянул к себе Юсуфа и уступил ему место.
При неярком свете свечи Юсуф все же отчетливо рассмотрел силуэт девочки, сидящей на медвежьей шкуре. Он даже разглядел, что лицо у нее покрыто копотью, а в руках поблескивает серебро. Девочка закрепляла молоточком бирюзу в зубцах на браслете.
Это была Култум, дочь Бахмуда.
Хабиб и Юсуф долю попеременно глядели на нее. Потом, не говоря ни слова, поднялись и тихо ушли.
На другое утро в музее мастеров-кубачинцев у чудесного браслета, где раньше была табличка: «Мастер неизвестен», стояла новая, и на ней было написано: «Работа школьницы Култум».
1952
ВСТРЕЧА НА ПРИВАЛЕ
За рекой заря блеснула
Золотая, как чурек...
Да, почтенные мои, мне ли не помнить эти годы, первые годы нашей власти? Тяжкие и невыносимо трудные были годы. Дагестан, и так влачивший полуголодную жизнь, был крайне истощен бесконечными войнами, все тысячи ущелий и тысячи вершин Страны гор испытали это. С кем только не пришлось обездоленным горцам скрестить свои кованные в горских кузницах кинжалы — и с местными мироедами, и с «временными», и с англичанами, и с турками... Будто корабли всех чужеземцев терпели крушение на нашем берегу, и лезли эти чужеземцы и с юга, и с севера, и с хребта через перевалы, и каждый обещал горцам свою «свободу». А мы хотели нашу свободу... И завоевали мы ее в восемнадцатом. Но те же непрошеные «освободители» утопили ее в крови. А горцы говорят: «Еще ни один слепой, который стал зрячим, не захотел вернуться вновь к темноте». Так и порешили. Добрые семена свободы дали всходы. Горцы одолели свору хищников. И весной двадцатого года из уст всадника на белом коне и в красном башлыке разнеслась весть о победе Советской власти. Достались нам в наследство от старого мира нищета и разруха. И казалось — нет на свете такой силы, что могла бы вдохнуть веру в жизнь и в волю многострадальной стране...