Конь, завидев хозяина, подошел к крыльцу. И когда Михайло был уже в седле, сказал своей Варваре:
— Мы скоро вэрнэмось.
Вряд ли он тогда знал, но по суматошной, жгучей тревоге в душе, может быть, и догадывался, что видит свою Варвару, детей, свой хутор и весь этот очаровательный камышовый мир своей родины в последний раз. Сама эта мысль была столь пугающей и невозможной, что он просто отказывался в нее верить. Возможно, думалось ему, произойдут какие-то изменения на фронте и он возвратится. А может быть, в этот тревожный, решающий момент взыграла в нем затаившаяся кровь древнего рода, и он, зло пришпорив коня, поскакал с родного двора вослед уходящим в плавни всадникам.
В душе Варвары что-то словно оборвалось от смутных, недобрых предчувствий. Больше они никогда не виделись…
Михаил Федорович Вишневецкий был небольшого роста, щуплый и юркий. Его внешность, видимо, так не соответствовала его некогда громкой запорожской казацкой фамилии, уходящей во времена стародавние, что односумы называли его с нескрываемой иронией не иначе как пан Вишневецкий.
Хорошо и счастливо жил он со своей Варварой Гавриловной на хуторе Лебедевском. Нажили троих деток. Ничто вроде бы не предвещало в их жизни никаких перемен, пока не случилась в народе эта смута, распря, когда все сдвинулось со своих привычных мест, а главное — от непредсказуемости и шаткости жизни души охватила растерянность и тоска…
Михаил Федорович объявился, дал о себе знать только через многие годы. Жил он теперь в Сербии. Там у него была новая семья, двое сыновей. После Великой Отечественной войны от него пришло первое письмо. Тогда он и прислал фотографию, на которой был с такими же, как он, эмигрантами. О возвращении в Россию речь не шла. И не потому, что ему не разрешили бы возвратиться, просто он понимал, что у него сложилась другая жизнь, оставить которую, как и первую кубанскую, он уже не мог. Но чем старше он становился, его все чаще терзала невыразимая тоска о когда-то оставленной родине. В письмах Вишневецкий писал, что хочет лишь узнать, как живет Варвара с детьми, только увидеть их. Ему казалось, что однажды произойдет чудо, и вся непоправимость случившегося, угнетающая его, пройдет как тяжкий, дурной сон, освободит измученную воспоминаниями душу.
Сколько раз ему снился родной хутор, слышался шелест камыша, сколько безмолвных бесед он провел со своей Варварой. Он находил веские аргументы в свое оправдание, и они действительно были. Но от этого душе его не становилось легче. Сколько раз Михаил Федорович представлял детей своих. Они виделись ему такими же малыми, какими он их оставил. Время на родине для него остановилось навсегда.
Теперь мне пишет с хутора Лебеди Улита Михайловна Зо-лотько, младшая дочь Михаила Федоровича Вишневецкого, которой уже за восемьдесят лет. Когда после войны от отца пришло письмо, где он писал, что хочет видеть их, но не может приехать, поскольку болен, его старшая дочь Евдокия Михайловна порвала письмо, не читая. Сказала: «Маленьких нас оставил, а теперь нам не нужен». И все было кончено…
Если бы было куда написать письмо, я сообщил бы о том, что произошло после того, как Михайло Вишневецкий покинул хутор, и о чем он так никогда и не узнал. Но теперь, когда его нет на свете, писать некому и некуда. Из всего его семейства оставшаяся теперь только Улита Михайловна сообщает, что после того, как отец оставил их, они жили с матерью на Лебедях: «Когда мама заболела, ее повезли на подводе в станицу Красноармейскую в больницу. По пути следования в их подводу угодила машина. Одна машина на всю Красноармейскую и та столкнулась с подводой. Было это в 1930 году. Мама умерла и похоронена в станице Красноармейской».
Довез дед Харитон Молодцов Варвару Гавриловну Вишневецкую до больницы, но уже в безнадежном состоянии. Там он ее и схоронил. И вернулся на хутор с пустой подводой. Дети остались одни. Их забрал на воспитание брат Варвары Гавриловны Аврам Гаврилович Короткий. Но там они были как в наймах. Невзлюбила их тетка, заставляя батрачить с утра до вечера.
Старшая дочь Евдокия Михайловна умерла в 1992 году. Сын Есип пропал без вести во время Великой Отечественной войны. Немцы взяли его для того, чтобы показал проходы в лиманах, но он так и не вернулся. То ли ушел с ними, то ли они его не отпустили.
Улита Михайловна вырастила восьмерых детей — Евдокию, Анну, Нину, Якова, Веру, Виктора, Ивана и Валентину. Пятеро из ее детей оказались в Москве. С Ниной Яковлевной и Валентиной Яковлевной, внучками Михаила Федоровича Вишневецкого, мы встретились в Москве, тем более что Нина Яковлевна, моя ровесница, как оказалось, живет неподалеку от меня, у станции метро «Кантемировская».