С Рябоконем у них сразу же начались разногласия, сводившиеся к тому, что Тит Ефимович, ссылаясь на объявленную амнистию, предлагал покаяться перед властью и выйти из камышей. На что Рябоконь ему резонно возражал: люди, сотворившие такой погром в стране, убедившиеся, что народ бежит от них, как черт от ладана, теперь хотят его просто вернуть в свое повиновение. А действительно ли они сдержат свое обещание, неизвестно, ведь, судя по предшествующим их действиям, верить им нельзя.
Тит и хоронился-то по плавням в большей мере лишь затем, чтобы уцелеть в это лихое время. И как только зверские репрессии прекратились и было обещано сдавшимся повстанцам сохранение жизни, он готов был выйти из камышей.
Василий Федорович замечал, что Тит Загубывбатько томится какой-то нудьгой, какой-то трудноразрешимой для него мыслью. Иногда в разговорах он, как бы между прочим, сетовал, что до каких пор, мол, будем скрываться, нельзя же вот так ховаться всю жизнь. И Василий Федорович подозревал, что Тит готов сдаться. И вскоре представился случай проверить свои предчувствия. Однажды, когда он выявил в прибившемся к его отряду чоновца, какие засылались к нему постоянно и которых он разоблачал безошибочно, сказал Титу:
— Пиды, Тит, покажы хлопцю дорогу из комышив.
Показать дорогу из камышей означало одно — сделать так, чтобы он ни в какие камыши больше не попал, точнее — остался в них навсегда.
Тит взял винтовку и повел задержанного.
Василий Федорович тут же сказал Дудке:
— Пиды, Омэлько, та подывысь, чи правильно Тит покажэ дорогу.
Тит не видел, что Омэлько шел следом. Отпустив чоновца, он сделал два выстрела вверх. Он уже готовил для себя почву для выхода из плавней.
Вернувшись, Омэлько Дудка шепнул Василию Федоровичу, чтобы никто не слышал:
— Отпустыв.
Когда же Тит вернулся, Василий Федорович спросил его:
— Ну шо, Тит, показав дорогу чоновцю?
— Показав, — как-то вяло ответил Тит.
— Оцэ и харашо.
Но теперь Василий Федорович точно уже знал, что Тит скоро уйдет.
Напряжение нарастало между ними, хотя в открытый спор еще не выливалось. И все же «на басах» они поговорили. Случилось это перед вечером, когда скорая южная ночь готова была упасть на плавни. Василий Федорович по своему обыкновению пустился в размышления:
— Я, конечно, за свою жизнь нагрешил немало. Знаю, что далеко не лучший из людей на этой земле. За жизнь свою не цепляюсь. Бог с ней, и так уже пожил. Вот только думаю о том, что ждет детей наших… Я одно понять хочу: почему мы оказались лишними на этом свете? У Бога ведь лишних людей не бывает. Кто это так решил, кто так распорядился и по какому такому праву?.. Может быть, мы и не лучшие, но разве те, затянутые в кожу и помеченные звездами антихристовыми, желающие нашей погибели, убогие, лучше нас?.. И если все теперь против нас, то остаться людьми в этом бедламе и будет нашим предназначением…
— Может быть, ты и прав, Василий Федорович, — возразил ему Тит, но тогда скажи, почему они все-таки побеждают?..
— Побеждают потому, Тит Ефимович, — что разрушать всегда легче, чем строить, так уж жизнь человеческая устроена.
А еще потому, что разрушение возведено в ранг государственной политики, чего никогда, ни при каких обстоятельствах не должно быть.
— Но ведь тут вроде бы борется старое и новое…
— Не-ет, Тит, борьба имеет другой смысл. К сожалению, мало кому понятный. Не старое с новым и не худшее с лучшим борется. Скорее наоборот. Разве люди не понимают, что изменения должны произойти, тем более после такой войны? Понимают.
Ты, Тит, поработал в ревкоме, а я поработал в совете в восемнадцатом году. Но мы оказались там ненужными, потому что нам место в той жизни, которую они строят, просто не предусмотрено. А, скажи, по какому праву?
Вон донцы поддержали красных, фронт им открыли и что же? Какую благодарность за это получили? Расказачивание, то есть уничтожение людей. А скажи почему, ведь они пошли навстречу новой власти. Потому что в замысле у этой новой власти было вовсе не новое обустройство жизни, а уничтожение нас, казаков, русских людей. Или может быть что-то не так? А ведь от этих замыслов они все еще не отказались.
В Вешенском восстании люди ведь сохранили советы, даже обращение «товарищ» оставили, как более демократическое. Даже знаки различия на папахи придумали, примиряющие ведь знаки — крест-накрест белая и красная ленты. Но оказалось, что народные советы им не нужны, им нужны советы, но только их, которые стреножат народ. Нужна борьба на уничтожение и ничего более. И боюсь, она только еще начинается. Попомнишь меня, Тит, если, конечно, останешься жив. Ну ты-то останешься, ты у нас хитрый… Не обижайся, Тит. Ты вроде бы и казак, но есть в тебе какая-то червоточинка, что-то и не казачье вовсе…