Что ж, верно: я не люблю толчеи случайных людей в музеях. Не люблю, когда художники становятся модными и никто уже не размышляет о том, зачем они, просто надо увидеть. Случайные и невдумчивые зрители оставляют художника в одиночестве, даже стоя толпою вокруг него; уединение творца прекрасно, одиночество его — гибельно. Этрусским вазам из Метрополитен-музея скучновато за колоннами, сквозь которые они хотят разглядеть искреннего, несуматошного друга. Этрусские вазы оценены — они бесценны; бесценен Рафаэль, Леонардо тоже бесценен, и многие братья их — сквозь века (и «Герника» Пикассо, которую кто-то из нью-йоркских болванов прямо в пустом зале музея оросил струей красящего аэрозоля, бессмертна: просто в одном из странных городишек Нью-Йорка ее терпеть не могут). Ах, до чего богаты здешние экспозиции! В Нью-Йоркских музеях хорошо думается о вечности и одиночестве (я очень боюсь одиночества, всю жизнь бегу от него — до последнего своего мгновения бежать буду, до того, как неизбежно уединюсь), но здесь — несколько слов об одиночестве человека, чья жизнь давно и поучительно состоялась. Записываю эти слова после того, как в галерее «Забриски» на 57-й улице (восьмой этаж, вход в выставочный зал прямо из лифта) посетил экспозицию Александра Архипенко: цветные скульптуры.
Александр Порфирьевич Архипенко родился в Киеве, там же учился и перед тем, как эмигрировать в 1908 году, в Киеве же начал выставляться, показав несколько цветных скульптур. На первой его выставке, где изваянный «Мыслитель» был красного цвета, полицейский чин ткнул в гипс перчаткой, подозвал автора и вопросил, о чем мыслитель думает и почему он красного цвета. Позднее в своих автобиографиях Архипенко вспоминал этот эпизод многократно, рассуждая о специфике восприятия художественных символов нижними чинами полиции. Итак, в начале столетия Александр Порфирьевич из Киева уехал, пожил в Петербурге, в Москве, а в 1908 году подался за границу. В своих воспоминаниях Илья Эренбург пишет об Архипенко как об одном из авторитетнейших завсегдатаев знаменитой парижской «Ротонды». Много и хорошо писали о нем Вера Мухина, Игорь Грабарь; старые работы его сохранились в музеях (в Киевском музее украинского искусства одна экспонируется до сих пор). Но жизнь Александра Архипенко — сквозь творческие успехи и неудачи, сквозь деловые и семейные пертурбации, сквозь пол-Европы, триумфально пройденной с выставками, — продолжалась в Америке — на корабле «Монголия» он прибыл в Нью-Йорк тридцатых годов. Ученики уже срывали аплодисменты; Мур, Кальдер, ставшие классиками современной скульптуры, заносчиво-благодарно кланялись Александру Архипенко. Сам же он, демонстративно чуждаясь политики, искал и строил в Нью-Йорке город для себя самого, с доступом для очень немногих; даже городок — для друзей.
Но города не было. Мне жутковато читать авторские карандашные надписи на эскизах Архипенко, где спутались русские, украинские и английские слова. Он, один из творцов нового языка скульптуры, — как сам считал, искусства для масс, — доживал в одиночестве и в бессловесности. Однажды сердце Александра Архипенко остановилось. Скульптора похоронили в нью-йоркском Бронксе, на кладбище Вудлавн. Работы остались — удивительные по дерзости, сродни живописи Пикассо, а по загадочной строгости — восточной керамике, поразительный сад, где столько корней… Но вот города своего не было у Архипенко в Нью-Йорке — ни у живого, ни у мертвого, я ходил по холодной и пустой галерее «Забриски», разглядывая удивительные архипенковские работы, и глаза болели. Ау, где ты, Киев, где ты, Москва?! Захотелось выпить с кем-нибудь за вечность Архипенко, но, кроме девушки с каталогами, что сидела в углу, никого в зале не было, а девушка ж на работе…
Нью-Йорк, пожалуй, больше, чем другие города США, позволяет тебе роскошь публичного уединения, накопив немало вполне уютных артистических европейских кофеен, где можно потягивать свежесваренный коричневый ароматный напиток и разговаривать с приятелями об искусстве. И все же это не было архипенковской «Ротондой» — всего-навсего привычные буфеты, разбросанные по этажам гигантской гостиницы: свой для номеров-люкс и свой для общежития. Где вы жили, Александр Порфирьевич Архипенко?..
Когда-то я еще раз нарушил правила и, остановившись на автомобиле в центре негритянской зоны, Гарлема, города в Городе, зашел в маленькое кафе на 122-й улице. Несколько черных лиц поднялось навстречу мне от чашек, и я не могу назвать их выражение дружелюбным даже сегодня. Полисмен неслышно подошел сзади и взял меня за плечо; полисмен был вежлив: «Уходите отсюда, сэр. Ни вам, ни мне эти неприятности ни к чему…» Меня в Гарлеме совсем не хотели видеть.