Или еще одна история, интересная для меня и реакцией пострадавшей стороны. Была этой стороной стотрехлетняя Хетти Ирвин. Названная долгожительница переходила улицу в Бруклине. Двое мальчишек — двенадцати и четырнадцати лет — толкнули старушку на мостовую и забрали у нее кошелек с мелочью на два доллара. Шли по улице люди; автомобили объезжали старушку, которая выделывала невесть какие самозащитные фортели в объятиях двух мальчишек. «Если бы у меня был револьвер, — сказала бабуся дежурному полисмену, — я конечно же прикончила бы обоих…»
У нас пишут о разных нью-йоркских безобразиях, благо примеров множество; я выбрал те два из них, на которые, по-моему, в нашей прессе не натыкался. Ведь ужасно, что есть в Нью-Йорке такие вот маленькие злобные городишки, где старуху ударят во имя двух долларов — и никто не удивится: мало ли что случается в наших песках! Да какие там пески при всем при том — везде народу полно, магазины возле Таймс-сквер, в том числе книжные, работают круглые сутки, и старухи из других городков, побогаче той бруклинской, прохаживаются, и очень тоскливо доживающим женщинам. Если старухам становится очень страшно, они могут купить себе однозарядные пистолеты или готового на все спутника противоположного пола (был такой фильм у Джона Шлессингера «Полуночный ковбой» — о красивом высоком мальчике Джо, едущем в Нью-Йорк аж из самого Техаса в злое свое и старушечье одиночество; он часть индустрии по преодолению пустоты — недоброй, специфической).
А еще для обуздания одиночества можно купить днем и ночью механических соловьев в белых ивовых клеточках. Соловьи, как и в сказке Андерсена, сплошь китайского происхождения и свистят от батареек, заложенных в дне клетки.
Как-то я купил на сорок второй улице — средоточии всенощной торговли — даже не соловья, а камешек в клетке. Камешек лежит на мягкой подстилочке — обычный кусочек гранита с зашлифованными углами, и зовут его просто: «домашний камешек». Их уже продали больше двадцати миллионов только за последние полгода, это стало модным — иметь собственный камешек в клетке, менять ему подстилку, купать…
Люди, города — бывают они одиноки по-своему, но любое из одиночеств ужасно, любое — укор и вызов всему человечеству, потому что очень страшно, если человеческое существо, гомо сапиенс, погибает от безлюдья в окружении нескольких миллиардов существ того же биологического вида.
Люди придумали множество способов избавляться друг от друга насовсем или на время; иногда при этом дается традиционное в Америке обещание: «Ай’л колл ю», — что в расширенном переводе чаще всего значит: «Я тебе, мол, позвоню, старик. Ты ожидай звонка, но не очень рассчитывай на него, — дел без тебя по горло», или коротко: «Ит’с нот майн!», то есть: «Не мое это дело!» Можно поискать утешения и в одиночестве: на углу респектабельной Парк-авеню и одной из сороковых улиц я видел по вечерам невысокого азиата с грифельной доской. На доске было начертано: «Не уходя с улицы, здесь же, по 50 центов урок, обучаю восточным философиям — наслаждение в одиночестве». Демонстративно стоя спиной к прохожим, знаток восточных мудростей рисовал на доске формулы, среди которых фигурировали «жизненная сила», «простор» и «мысль». Слушателей я не видел ни разу.
Однажды по Амстердам-авеню мимо меня вихрем промчался пророк в длинном черном пальто — он, живо жестикулируя, время от времени останавливался и вопил, что весь мир дерьмо и на днях он погибнет именно в силу своей дерьмовой природы.
Такого в Нью-Йорке можно наглядеться во множестве, была бы охота.
Можно опуститься в метро, запутанное, немытое, с тремя линиями, пересекающимися на разных уровнях, и поглядеть на людей, устраивающихся на сон грядущий по деревянным скамьям, расставленным в туалетах, — для утепления люди надевают на ноги мешки с рекламными лозунгами лучших универмагов Нью-Йорка и становятся похожими на размноженного героя повести Кобо Абэ «Человек-ящик». Люди эти неконтактны и скрыты в мешках, словно матросы, которых хоронят в океане.
Большинство моих нью-йоркских приятелей было ограблено хотя бы по разу; они относятся к этому едва ли не привычно, словно к дополнительному налогу, собираемому с них беспредельным и неухоженным городом — проходным двором страны (как будет прилагательное от слова «страна» — «странным проходным двором»?).
Но интересно, что именно в Нью-Йорке дольше, чем в других городах, задерживаются на экранах фильмы о чистом воздухе необитаемых островов и лесов — такие, как американский «Иеремия Джонсон» С. Поллока или советско-японский «Дерсу Узала» А. Куросавы, — люди смотрят все это словно в окно, распахнутое в призабытый мир детских мечтаний, и красивый американец Роберт Редфорд или красивый русский Юрий Соломин, сыгравшие в фильмах главные роли, надолго запоминаются, обсуждаются в газетах и даже на поэтических представлениях. «Актер Соломин живет в большом городе?» — спросили у меня после литературного вечера. «Да», — ответил я. «Роберт Редфорд тоже. Значит, все это выдумки…»