Американцы зовут это по привычке «традицией переселенцев», «особенностями границы», дети в четыре года получают в подарок игрушечный пистолетик, в двенадцать учатся стрелять из пневматического ружья, а чуть позже приобретают мелкокалиберный револьвер (примерно такой, как тот, из которого Сирхан 4 июня 1968 года застрелил Роберта Кеннеди). Дорожные знаки часто продырявлены — в газетах время от времени пишут об этом, призывая автомобилистов подыскать себе другую забаву и не палить из машин на полном ходу.
Я рассуждаю здесь о теневой стороне заокеанского быта, которая очень неприятна и беспокойна абсолютному большинству американцев. Глупо и бессмысленно сводить отношения внутри любого общества к простенькой схеме, но так или иначе там, где хоть однажды поощрялась трусость, трусы разрастались, словно плесень в сыром углу; поощренный жулик становился родоначальником целой коалиции жуликов; если одобрялся донос, тотчас находилось достаточно доносчиков, кричавших о своей правоте; насилие, одобренное однажды, становилось многократным и труднопреодолимым. Старый американский философ Торо сравнивал этот процесс с трением, нарастающим в механизме и угрожающим его существу.
Герои становились в передний, витринный ряд, но подонки тянулись следом, утрируя поступки людей достойных, — так тени, отброшенные человеческими фигурами, утрируют подчас их движения. Капиталистическая власть приросла к предпринимательству, стала неотделима от него; механика власти в преступном мире пародийно повторяет государственную организацию. За последние годы в Соединенных Штатах одними из самых кассовых оказались два двухсерийных фильма Фрейсиса Копполы «Крестный отец»; там очень серьезно исследуется вопрос о природе преступного мира и одновременно — как неотъемлемый от него — о философии власти. Насилие как образ жизни мафиозо четко определяет отношения внутри их сообщества; зло неизбежно, а самый сильный живет лучше всех. Хорошо быть самым сильным…
Это сложная и неприятная тема. Когда-то в королевской Испании религиозный фанатизм сросся с доносительством — соединение фигуры с тенью породило инквизицию. Соединение национального фанатизма с философией исключительности и силы — тоже фигуры с тенью — не так давно укрепляло фашизм и нацизм в Италии и Германии. Страна должна опасаться того, чтобы в плоть и кровь ей не вросли все государственные отходы, — человеческий организм погибает, если его естественные фильтры отказывают и оставляют в крови все шлаки. Я видел в США людей, борющихся за достоинство своей страны и за собственное достоинство, — их немало. Но народ постоянно расплачивается по старым и по новым счетам, — современные Соединенные Штаты похожи на ребенка, о котором я читал и слышал в Нью-Йорке. Трехкилограммовая девочка родилась в Бруклине с огнестрельной раной — пуля нашла ее в материнской утробе: стреляли в живот беременной женщине. Соединенные Штаты тоже были ранены еще при рождении.
А если оставить в покое метафоры, это очень гнусно — выстрел в живот беременной женщине. Причем пули ранят не только тех, кого они задевают непосредственно. Детройтские дети наверняка долго будут помнить историю, о которой я узнал из утренней газеты в симпатичном городке Талса. Утро было как утро и сообщение как сообщение, я обратил на него внимание потому, что рядом была фотография красивой женщины — мисс Бетти Маккастер. А вот что произошло с ней — дословно перевожу здесь начало заметки: «Детройт. У семилетней Лауры Донолли и тридцати пяти других детей только что начался урок английского языка в первом классе. Вела урок их постоянная учительница, сорокашестилетняя мисс Бетти Маккастер. В класс зашел незнакомый человек, вынул из кармана револьвер и что-то сказал учительнице. „Мисс Маккастер плакала и закрывалась руками, — сообщили дети в один голос, — но тот мужчина начал стрелять…“» Здесь же фотография убитой учительницы.
Путешествуя, я старался привыкнуть к мысли о том, что убийство может быть обыденным, но не мог привыкнуть; американцы тоже не привыкают, всякий раз возмущаясь заново, всякий раз требуя сурового наказания для преступников. Я хочу вам сейчас рассказать о том, как однажды наказывали подонка. Это был самый невезучий подонок за последние десять лет, и я вам постараюсь изложить почему. Наверное, о Гэри Марке Гилморе вскоре можно будет узнать поподробнее: объявлено, что его адвокат Деннис Боаз заканчивает книгу о своем подзащитном, а кинопродюсер Дейвид Сасскайнд прилетел в штат Юта для подписания договора на фильм; следом за ним вылетел другой продюсер, тоже вознамерившийся снимать фильм о Гилморе. Я впервые узнал обо всем этом, проезжая по штату Юта, и решил проследить историю до конца, чтобы рассказать о ней вам. Американская страсть к подробностям и желание знать обо всем немедля вышвырнули портреты долголицего блондина Гилмора на первые полосы солидных газет; об астронавтах и великих изобретателях сроду не писали так много, как об этом подонке. Еще бы, Гилмор оказался первым за десять лет человеком, которому реально угрожала смертная казнь — со 2 июня 1967 года (штат Колорадо, газовая камера) в США никого не казнили. Сидит Сирхан, убивший Роберта Кеннеди, сидит Рей, застреливший Мартина Лютера Кинга, сидят более четырехсот изощренных убийц, приговоренных к смерти, но вот уже десять лет приговоры в исполнение не приводятся. В стране, где стреляют очень много, «внезаконные стрелки» имеют множество оснований для кассаций и проволочек. Я рассказывал, как шериф на Юге пригрозил просто всадить потенциальному убийце пулю в желудок, — уж он-то знал, как быстрее добиться торжества справедливости. Но Гэри Гилмор попался в штате Юта, где самую уважаемую часть населения составляют колонизовавшие эту землю мормоны — религиозные сектанты, угрюмо ожидающие конца света. Гилмора немедленно приговорили к смертной казни, и вдруг всей Америке стало ясно, что впервые за последнее десятилетие преступника таки прикончат — именем закона. И все заинтересовались… Движение за отмену смертной казни, очень сильное в США, тоже не очень заступалось за убийцу, слишком уж было все ясно.