Лурдес в упор смотрит на дочь. Она хочет сказать, что только у дегенерата может возникнуть желалие вернуться в эту тюрьму, но сдерживается. Сегодня праздник, и считается, что все должны быть счастливы. Вместо того чтобы сделать замечание, Лурдес сосредоточивает внимание на куске индюшки у себя в тарелке. Она откусывает маленький кусочек. Он сочный, в меру соленый и замечательно усвоится организмом. Она решает, что можно съесть еще немножко.
Через мгновение ее рот приходит в движение, как ужасающая печь. Она набивает его индюшатиной и сладким ямсом. Затем накладывает себе холмик шпината в сметане, заливая его соусом. За ним следует пирог с луком-пореем и горчицей, посыпанный чесноком.
– Mi cielo, ты превзошел себя! – хвалит Лурдес мужа с набитым ртом.
На десерт – пирог с ревенем и яблоками, украшенный английским кремом с корицей. Лурдес съедает все до последней крошки.
На следующий день Лурдес просматривает колонку происшествий в газете, макая сдобные булочки в café con leche.[51] Двухмоторный самолет рухнул в темно-коричневые ущелья гор Адирондак. Землетрясение в сельских районах Китая разрушило тысячи домов. В Бронксе в огне заживо сгорела студентка-отличница и ее младший брат, спавший в колыбели. На первой полосе – фотография их матери с опустошенным от горя лицом. Она только вышла в магазин на углу купить сигарет.
Лурдес горюет по всем этим жертвам, как будто они – ее любимые родственники. Каждое происшествие наполняет Лурдес печалью, бередит ее собственные раны.
Пилар предлагает сходить на выставку в музей Фрика. Лурдес с трудом влезает в свой костюм в стиле Шанель, золоченые пуговицы которого с трудом застегиваются на талии, и они едут на метро на Манхэттен. На Пятой авеню Лурдес останавливается, чтобы купить хот-дог (с горчицей, приправами, кислой капустой, жареным луком и кетчупом), две шоколадных крем-соды, картофельные чипсы, бараний люля-кебаб с луком, мягкий крендель и стаканчик вишневого мороженого «Сан-Марино». Лурдес ест, ест, ест, как индуистская восьмирукая богиня, ест, ест, ест, как будто в последний раз видит еду.
В музее все картины кажутся Лурдес скучной мазней. Дочь проводит ее во внутренний двор, залитый зимним солнцем. Они садятся на бетонную скамейку у бассейна. Зеленоватая вода, печальный фонтан гипнотизируют Лурдес, и рана у нее внутри снова открывается. Она вспоминает о том, что ей сказали доктора на Кубе. Что ребенок у нее внутри умер. Что ей надо ввести соляной раствор, чтобы удалить останки ее ребенка. И что детей у нее больше не будет.
Лурдес видит личико своего нерожденного сына, бледное и округлое, как яйцо, проглядывающее из-под воды. Ее дитя зовет ее, машет ручкой. Лурдес чувствует, что сердце у нее рвется на части. Она тянется к нему, зовет его по имени, но он исчезает прежде, чем она успевает его спасти.
Мама говорила мне, что абуэла Селия атеистка, еще до того как я начала понимать, что означает это слово. Мне нравилось его звучание, насмешливый тон, с которым мама его произносила, и я сразу же поняла, что тоже хочу стать такой же. Я не помню точно, когда перестала верить в Бога. Это произошло не так неожиданно, как решение в шесть лет стать атеисткой, и больше походило на незаметное отшелушивание кожи. Однажды я заметила, что не осталось ни одной чешуйки, которую можно рассеянно сколупнуть, только пустота, в которой весь фокус и заключался.
Несколько недель назад я нашла в комоде у мамы фотографии абуэлы Селии. На одной из них, сделанной в 1931 году, абуэла стоит под деревом в туфлях с ремешками крест-накрест, в платье с оборками и рукавами-пуфами, перетянутом в талии поясом в горошек. Длинные и тонкие пальцы покоятся на бедрах. Волосы разделены на пробор и доходят до плеч, подчеркивая родинку на щеке. В углах губ скрытое напряжение то ли от печали, то ли от радости. Взгляд многоопытной женщины, хотя она совсем молода.
Были и другие фотографии. Абуэла Селия в Сороа с орхидеей в волосах. В кремовом льняном костюме спускается по ступенькам вагона На пляже вместе с мамой и тетей. Тетя Фелисия, пухлый розовый младенец, у абуэлы на руках. Моя мать, хмурая, тощая и почерневшая от солнца, стоит неподалеку.
У меня есть прием, с помощью которого я могу по лицу узнать о личной жизни человека. Если он левша, как абуэла Селия, правая сторона лица выражает его истинные чувства. Я кладу палец на левую сторону лица моей бабушки и, разглядывая фотографию за фотографией, узнаю правду.
Я чувствую большее родство с абуэлой Селией, чем с мамой, даже несмотря на то что не видела бабушку семнадцать лет. Мы больше не разговариваем по ночам, но тем не менее она оставила мне свое наследство – любовь к морю и гладким жемчужинам, понимание слов и музыки, сочувствие к побежденным и нетерпимость к хвастунам. Даже сохраняя молчание, она советует мне делать то, что я считаю правильным, доверять своим ощущениям.