Когда она пришла в себя, в ее зрачках еще сиял отблеск того счастья, которое она пережила за эти краткие минуты; словно испуганная им, Невинность приподнялась и посмотрела на сестру. Крупная слеза медленно катилась по щеке Габриэлы. Рядом с Габриэлой не было друга! Габриэла была одна! Невинность угадала силу этого невысказанного горя, и ей стало стыдно за свой эгоизм, за свое счастье: глубокое чувство сострадания проступило на ее разгоряченном лице.
— Поцелуй ее тоже! Бедняжка! — шепнула она, наклоняя мою голову к сестре. — Но только один раз, слышишь? Всего один раз, не больше.
Впоследствии я узнал, что Невинности давно уже нет в живых.
Перевела Н. Булгакова.
Хесус Кастельянос
АГОНИЯ «СЕРОЙ ЦАПЛИ»
Вернувшись в свой любимый край, я спросил о друзьях. Мой любимый край — это плоский каменистый берег, который дремлет, прихотливо изогнувшись вокруг глубокой впадины Карденасской бухты. Мои друзья — это суровые и простые люди: Лусио, промышляющий ловом рыбы-парусника, старая мастерица Хосефа, плетущая сети, Вьюн — мальчонка, помогающий ставить приманки, Пио — углежог, Гаспар-бедняк…
— Пио?.. Гаспар?.. Разве вы не знаете, что с ними сталось? Даже в газетах писали об этом.
И в темном углу погребка за рюмкой водки мне поведали жуткую историю, от которой разит морской пеной… «Во имя отца…» Простите, но я перекрещусь.
Об этом рассказал морякам сам Пио, когда его разум, как испуганная птица, рвался вон из-под черепной коробки. У этого Пио не было никакой фамилии, и он, надо думать, не помнил ни матери, ни отца, как будто его породили зеленые заросли мангров. Судя по седым волосам, пробивавшимся в буйной бороде, был он уже в летах, но, когда расправлял широкие, крепкие плечи, казался моложе. Поселившись вдали от людей, один на один с северным ветром, который свирепо проносился над этой глухой и безлюдной землей, он жег уголь в ожидании погонщиков, время от времени рисковавших забираться в такую глушь. Совсем рядом, рукой подать, другой углежог, негр Гаспар, тоже складывал костры из сухих обрубков мангров, икако[2] и тополя; на душе становилось легче, когда из лачуги Гаспара раздавался смех его жены и двух ребятишек, помогавших ему в работе. А дальше — никого, и вокруг — тишина. И над этим затерянным мирком, на фоне гор, прохладно синеющих вдали, медленно поднимались к небу две струйки дыма, такие робкие, такие кроткие, такие смиренные, как безвестная молитва бедняка.
Была тяжелая пора. На берегу под раскидистыми уверо[3] не звенели колокольчики погонщиков. В дальних лавочках, куда Пио и Гаспар изредка возили уголь, шли разговоры о кризисе, о том, что засуха всех разорила. Может быть… Они воспринимали это как нечто невероятное, ведь им казалось, что за покрытыми глазурью горами люди ухитрялись превращать в золото даже воздух. Прошло еще два месяца, и море начало реветь и покрываться белыми гребешками, предвещая осень. Ничего не поделаешь! Нужно было ехать в Карденас. Решили, что в город пойдет «Серая цапля» — старый, потрепанный бурями бот Гаспара; он заберет всех, чтобы никому не пришлось сидеть дома, поджидая других… Починили парус, смолой и паклей законопатили корпус. Негритята скалили зубы, белые, как кокосовое молоко.
Используя береговой ветер, который гнал посудину в открытое море, они подняли паруса навстречу солнцу, таявшему в пурпуре заката. На носу, рядом с мачтой, сложили тридцать мешков угля, а в середине примостились Пио и негритянка с ребятишками. Большая курчавая голова Гаспара, сидевшего сзади со шкотами на руках, темным пятном вырисовывалась на фоне янтарной береговой отмели. Вода в бухте была податливой и бесшумной, и «Серая цапля» с хорошо вычищенным килем легко танцевала на волнах, поскрипывая расшатанной в гнезде мачтой. Фок и кливер выделялись на светлом ковре неба, как крылья огромного пеликана.
Но у выхода из бухты, укрытой цепью мертвых, длинных, как крокодилы, отмелей, их ожидала белая полоса пены. Волны становились все выше и тяжелей, и «Серая цапля» вязла в них, как в кипящем клейстере, медленно продвигаясь вперед, словно предчувствуя опасность. Наконец им удалось войти в узкий фарватер между двумя захлестнутыми пеной островками, откуда с криком поднялась стая чаек. Соленый морской ветер яростно рванулся им навстречу, и бот затрещал, неуклюже кланяясь и зарываясь носом в воду. До самого горизонта гуляли огромные волны, увенчанные зыбким кружевом пены. Вдруг сделалось тихо, но ненадолго — с северо-запада снова налетел влажный порывистый ветер. Все труднее становилось бороться с морем, пробиваясь на простор большого залива. Гаспар убавил паруса и начал лавировать возле берега.