Слова Роберто оказались пророческими: «Революция — это больше чем слово». Да, это больше чем слово; больше чем девять его букв; больше чем этот постоянный гул на улицах, чем этот непрерывный, нескончаемый человеческий поток, который стекается к Площади со знаменами, плакатами, лозунгами, эта масса народа, ликующая, шумная, неугомонная, эти барабаны, крики, грохот, скрежет, гудки машин, повозок, движения рук, хохот, сомбреро, солдаты, бойцы народной милиции, рабочие и крестьяне, их голоса и внезапно наступающая тишина… А затем его голос, сначала приглушенный, потом звонкий, срывающийся, резкий, бичующий, потом набирающий силу и льющийся, как полноводная река, которая все сметает на своем пути. Река, которая становится все шире и шире, увлекая за собой людей — бурный, грозный, могучий поток, не река, а наводнение, потоп, в котором неумолкаемым эхом слышатся голоса потерпевших крушение, тонущих, потерявших всякую надежду на спасение… И это уже не голоса, но единый голос, и не слова, а одно слово. Но это слово больше чем его девять букв, чем все буквы алфавита, чем все эти люди, которые поднимаются по улицам к Площади. Оно заглушает собой телефонные звонки, на которые никто не отвечает, потому что все напрасно, потому что все ушли. Даже те, кто был полон решимости остаться. Исабель, Гравалоса, Нестор. И те, кто уехал, не попрощавшись, и чьи телефоны теперь молчат. И бесполезно писать им письма, посылать телеграммы, отправлять почтовых голубей или звать их с балкона. Потому что его крика никто не услышит, он затеряется среди монолитного гула голосов, сливающихся в один голос, как и слова, сливающиеся в одно слово, которое теперь превыше всего. Потому что это слово как бушующая река, неукротимая, бурная, всепоглощающая, бездонная, захлестывающая всех своими волнами. За неудержимым бегом этой реки не увидишь окна, открытого в неверные сумерки, не услышишь крика с балкона, отчаянно зовущего тех, кто его покинул: Исабель! Исабель! — и голосов его предков, зато различишь гром истории, сотрясающий улицы, рокочущий, вездесущий, зовущий, как клич охотничьего рога в лесу, к расправе над раненым кабаном, когда уже пахнет кровью, потом, грязью, неистовым запахом боен.
Перевела С. Вафа.
Анхель Аранго
ПОЛЕТ ПУЛИ
Сначала пуля, словно мышиное рыльце, дрогнула в револьверном дуле.
Потом выскользнула, пронзая толщу воздуха.
Увидев, как она летит к нему, человек подумал о грудях Аны и о том, что сердце его сына, наверное, похоже на большой пушистый персик.
Человек стоял на просторе под голубым небом. Ящерицы, покусывая шейки друг друга, весело бегали по ветвям одинокого дерева.
Порыв холодного ветра принес новые мысли о доме, и он вспомнил Деда Мороза, игрушки, когда-то жившую у него собаку.
Человек недвижно застыл на месте, словно статуя Танкреда.
Сегодня он встал в пять утра. Привел в порядок все свои вещи; как старательный школьник, сложил книги, бумаги, карандаши и перья. В доме еще спали. Он сварил себе кофе, надел помятые брюки и рубашку и вышел на улицу.
Человек брел наугад, сам толком не зная куда, отдавшись на волю улочек и тропинок, пока не очутился на этом поле.
Да, на том же поле, что и вчера вечером. Вчера он тоже молча стоял там совсем один, убивая в себе последние надежды. Он хорошо знал, в чем его беда: бесконечная усталость, когда на все хочется махнуть рукой. Но тогда он сумел побороть ее.
Уже затемно он возвратился домой и бросился на кровать, чтобы погрузиться в свой мир фантазий и вымысла.
В голове, казалось, прокручивали киноленту. Воспоминания о пережитом, видения будущего, настоящее, в котором у него не было ничего и которое он пытался подменить смутными, туманными картинами.
Почему?
Одни сказали бы, что это — следствие воспитания в духе идеализма.
Другие — потому что он долгое время был одинок.
А она, наставив палец, бросила бы в лицо обвинение:
— Ты такой, потому что тебе так нравится…
Пуля издала свист.
Так свистят змеи в кинофильмах (сам-то он, впрочем, наяву змей никогда не видел). Она засвистела словно птица и раздвинула воздух, стремясь настигнуть его. Она была маленькая, как колибри.
— И это прожив столько лет… — запели бы знакомые. — Спустя столько лет…
А новым здесь, пожалуй, было лишь то, что он решил проделать это именно сейчас, при ярком свете солнца, хорошенько выспавшись, когда тело отдохнуло. Ана никогда не смогла бы понять этого.