Но вскоре Фаусто узнал, что Эмилио отказался от своего намерения вернуться в Астурию, познакомившись с Эунисией, единственной дочерью иммигрантов из Солоник, богатой и забавной супружеской пары, поселившейся на улице Муралья…
Подошел официант, и Фаусто заказал scotch[61].
Погруженный в глубокое раздумье, Фаусто еще раз с удовольствием воскрешал в памяти лучшие часы, проведенные с Эунисией: их знакомство на Верадеро, беседы на террасе ночного клуба «Сан-Суси», встречи в теннисном клубе «Ведадо», преподнесенные в качестве сюрприза букеты орхидей, упорные ухаживания в Филармоническом обществе, признание с надеждой на успех, долгие колебания и, наконец, запретный плод, вкушаемый по кусочкам…
— Ты спишь?
Она кокетливо кивнула головой, забрасывая ногу ему на бедро.
— Нам надо поговорить, Эунисия!
Она не ответила, но Фаусто почувствовал, как часто забилось сердце под ее упругой грудью. Она лежала рядом, свернувшись калачиком, словно котенок, почти не шевелясь, предаваясь приятной истоме.
— Мы должны во всем признаться Эмилио… верно?! — настаивал он.
Эунисия неторопливо встала, поцеловала его в щеку и ушла в ванную комнату.
Фаусто казалось, что он в какой-то мере понимает нынешнее состояние Эунисии. Даже его, человека бывалого, пугал характер Эмилио, особенно блеск его угрюмых глаз. «Он принадлежит к разряду людей, которые только с виду кроткие, а на самом деле совсем наоборот», — говорил Ириарте всякий раз, когда кто-нибудь позволял себе подтрунивать над бедным адвокатом, погруженным в кипу законодательных актов и счетов.
Услышав стук танкеток Эунисии, Фаусто сказал, придавая голосу немного наигранный, ребячливый тон:
— Знаешь, у тебя очень красивые ноги! — и растерялся, увидев, что она входит в комнату совершенно одетая. Но продолжал говорить, пытаясь спрятать свое смущение: — Женщина с некрасивыми ногами для меня не существует. Терпеть не могу скрюченные, деформированные пальцы! Один вид таких ног расхолаживает меня.
— Мне жаль тебя, Фаусто, — тихо произнесла Эунисия, словно пробуждаясь от болезненного наркоза.
— Жаль? — воскликнул он, пораженный. — Жаль меня?
Он допил scotch и вышел из бара.
Уже стоя под навесом у входа в отель, он взглянул на часы: они показывали без четверти четыре. Пора было ехать в аэропорт. Он попросил служащих подогнать «понтиак», всеми силами стремясь отделаться от неприятного осадка, вызванного жалостью Эунисии. Лил частый дождь, но солнце продолжало светить, просеиваясь между высокими зданиями и щедро расточая свои лучи на газоны.
Нередко чувство досады, вызванное жалостью Эунисии, перерастало в ненависть, а порой и в жестокую злобу. Невольно ход мыслей увел Фаусто к воспоминаниям драматическим: к тонущему Эмилио, отчаянно цепляющемуся за корму. Чтобы успокоиться, Фаусто подставил ладони под капли дождя и заскользил взглядом по украшениям ионических капителей здания на углу улицы. Но не так-то легко, совсем не легко было отделаться от засевших в его сознании жутких воплей, внезапно захлестнутых водой, пронзительного крика чаек и мертвенно-бледного, испуганного лица друга, исчезающего в морской пучине…
— Ты уверен?
— Абсолютно! Он попал в Бюро по подавлению коммунистической деятельности.
— И ты думаешь, что Рафаэль?..
— Рафаэль? Рафаэль признается на первом же допросе, уверяю тебя!
— Где же они у тебя спрятаны?
— Дома, в старой цистерне рядом с кувшином для хранения воды. Но Эунисия ничего не должна знать. Ее нервная система не выдержит.
— Куда же мы их денем?
Эмилио посмотрел на Фаусто и, гибко изогнувшись, в несколько шагов достиг шкафа, в котором хранились документы и бумаги…