Фаусто принялся перелистывать журналы: ему хотелось отвлечься от дурных мыслей, отогнать глубоко запавшие в память образы.
Он уперся передними колесами автомобиля в край тротуара, поставив его точно напротив садовой кованой ограды из металлических овалов. Он хорошо знал, что дом Эунисии на противоположном углу перекрестка. Разумеется, Эунисия находилась в подавленном состоянии, и он должен был помочь ей выйти из машины, перевести через улицу и проводить до дома. Самое страшное уже миновало, оставались только кое-какие маленькие формальности. Она была ожесточена, насторожена: малейшая оплошность с его стороны — и все полетит к чертям. Фаусто не сомневался, что в данную минуту Эунисия питает к нему отвращение, но со временем… спустя какое-то время…
— Ты сделала все, что могла, дорогая, — сказал он.
Он хотел взять ее руки в свои, но она резко его отстранила. Фаусто вынул сигарету и не спеша закурил, как делал это прежде, когда обижался на Эунисию, но она по-прежнему держалась с ним сухо и отчужденно. Вложив в голос всю нежность, на какую был способен, он продолжал:
— Что еще можно сделать? Ничего! Мы сделали все, что было в человеческих силах. Ты не должна так отчаиваться, слышишь?
— Если бы я хоть знала, кто его убил, где? — воскликнула она и, закрыв ладонями лицо, зарыдала. — Господи, какая тоска! А мы с тобой в это время распивали вино в Клубе, ты это понимаешь?
На сей раз она дала Фаусто завладеть своими руками и вытереть себе слезы… Он уже ничему не удивлялся: ни своему умению придавать лицу скорбное выражение, как делал это, например, во время их бесконечных поездок с вокзала на вокзал, в полиции, в Бюро расследований и в Службе военной разведки. Сколько самых рискованных вопросов задавал он со страхом этим типам, неизменно отвечавшим, что им ничего не известно об Эмилио! Реальные истории ужасных преступлений карательных отрядов помогли ему внушить свою версию Эунисии. На это он и рассчитывал! Среди множества открытых убийств убийство одного человека ни для кого не могло явиться потрясением, тем более что вслед за ним последовало другое, еще более страшное, потрясение. Теперь ему суждено было выступать совсем в другой роли: гасить неприязнь, осушать слезы в самые тяжелые минуты, когда Эунисия теряла сознание у него на руках; утешать с печальным видом, когда она приходила в себя, словно он на самом деле жестоко страдал от горя; стараться не думать об островке на востоке, о жутких воплях, внезапно захлестнутых водой; пытаться уйти от самого себя и раз навсегда обрести свое «я» с помощью сдержанной силы и скрытой нежности. Как он не понимал этого раньше? Почему не использовал такую блистательную возможность для разрешения своих проблем? Да, в существующем мире, таком переменчивом, исполненном бесконечных трудностей, это самое действенное оружие для достижения своих целей!
— Пойди проведай своих родителей, у них ты немного развеешься, — сказал ей Фаусто.
— Да, да, я пойду…
Эунисия открыла дверцу, а он, обойдя машину сзади, подал ей руку и помог выйти. Они едва обратили внимание на резкий гудок, раздавшийся вдалеке, и тронулись в путь. Однако скрип тормозов заставил их внезапно остановиться и инстинктивно прижаться к капоту «понтиака». Они стояли, съежившись, оцепенев от ужаса, и наблюдали, как в трех метрах от них метался по улице человек, делая отчаянную попытку укрыться, избежать смерти. Их восприятие сначала было отрывочным, смутным и вдруг из покатившихся по мостовой широченных брюк и немыслимого, никогда не виданного ими прежде коричневого пиджака возник знакомый образ: «Это он! Он! Но как он мог вернуться!» Они увидели, как он, упираясь руками в мостовую, по-кошачьи пересекает улицу, не замечая, что на него сзади на большой скорости едет автомобиль. У остолбеневшего Фаусто перехватило дыхание. Он услышал крики Эунисии, которые тут же слились в его сознании с жуткими воплями, внезапно захлестнутыми водой, с отчаянными попытками Эмилио уцепиться за корму и пронзительными криками чаек; и вдруг здесь этот немыслимый пиджак, эти широченные брюки, это мертвенно-бледное лицо, отброшенные огромными колесами-сообщниками: вот он, здесь, раздавленный, истекающий кровью, избежавший смерти и вновь нашедший ее…