— Здравствуй! — приветствовала его Эунисия, входя в гостиную.
Голос ее звучал по-прежнему печально, но она блистала красотой своих подкрашенных ресниц и жоржетовой блузки кремового цвета с коротенькими рукавчиками, которая придавала ей особый, домашний вид.
— Я не ждала тебя так рано, — сказала она, усаживаясь напротив него.
Этими словами она как бы укоряла его в том, что теперь должна будет поручить Матильде покормить Эмилио вместо того, чтобы сделать это самой; а, может быть, выражала вежливое недовольство тем, что своим неурочным приходом он нарушил какие-то ее планы.
— Как он себя чувствует? — спросил Фаусто, кивнув подбородком в сторону кресла на колесах.
— Все так же.
Эунисия подняла свои страдальческие глаза к капителям изящных колонн, стоявших посреди гостиной, а затем, печально опустив вниз, заключила:
— Иногда мне кажется, хуже обычного. — И тут же с детской наивностью добавила: — Знаешь, ночью он хрипел, ворчал, ворочался… Как ты думаешь, ему снятся сны?
Фаусто хотел было ответить, что слабоумные и мумии не видят снов, но сдержался. Сегодня он хотел сделать первые шаги на пути завоевания утраченных позиций бывшего любовника, а потому решил не раздражать ее, как это случалось не раз, когда он вступал с ней в спор, изящно подкрепляя свои доводы ироническими или двусмысленными фразами. Пора было ей понять, что Эмилио всего лишь оболочка человека, «дважды покойник». Разумеется, она ничего не забыла и не собирается отказываться от него, Фаусто. Она хотя и держит его на расстоянии, все же питает к нему нежные чувства. Ее даже тянет к нему как женщину, но желание не может побороть условностей. Странное дело, она плакала у него на груди, не отпускала от себя и в то же время отказывалась от его ласк, прикидывалась глупенькой.
— Я думаю, дорогая, так дальше продолжаться не может.
— Не будем об этом… хорошо?! — воскликнула она, вставая.
Да, неудача все еще преследовала его: он по-прежнему оставался невезучим человеком, затянутым в петлю жалости. Фаусто уже не сомневался, что эта суббота ничем не будет отличаться от предыдущих: обычная словесная игра, lunch[62] на террасе, горький чай.
Когда он подошел к Канельясу и доктору Наранхо, они беседовали с видом биржевых маклеров, заключающих между собой торговую сделку. Утреннее солнце слегка золотило поверхность стола, из-за которого хорошо были видны самолеты на посадочной площадке. В эту минуту Наранхо что-то говорил Канельясу, раздувая щеки и тыча ему в нос сложенными вместе указательным и большим пальцами, напоминающими Фаусто настойчиво клюющую пустельгу. Канельяс слушал его, опустив голову и потирая рукой рюмочку, наполненную бакарди.
Не успел Фаусто сесть за стол, как появился Суарес, увлекая за собой бармена и заказывая ему на ходу чинзано, такое же, как у Наранхо. Фаусто на сей раз заказал себе Tom Collins[63]. Канельяс сообщил им, что пробудет несколько дней в Нью-Йорке, а затем отправится в Мадрид. В Хихоне он будет числа тридцатого. Суарес непонятно на каком основании потребовал, чтобы Канельяс прислал ему ответ до конца недели. «Больше я ждать не могу», — сказал он и принялся комментировать слухи, которые ходили в обанкротившихся адвокатских конторах. Фаусто наблюдал за механиками и служащими, снующими на посадочной площадке возле самолета. Вкус джина слишком уж ощущался во рту, и это не нравилось Фаусто в Tom Collins, впрочем, Эунисия имела на этот счет другое мнение: такой уж она была. Погруженный в свои мысли, Фаусто едва понимал слова, разносившиеся из громкоговорителя. Канельяс поднялся, и Фаусто догадался, что объявлена посадка на самолет.
Они спустились в зал ожидания, а доктор Наранхо отправился купить сигары для Канельяса. Они уже подошли к двери № 2, когда Фаусто заметил у контроля даму в перчатках, наблюдавшую за ними. И сразу сообразил, что она не так уж одинока: Канельяс следил за ней взглядом ищейки, готовой наброситься на гордую птицу, как только прозвучит меткий выстрел. Неожиданно Канельяс остановился.
— Я слышал, дружище, — обратился он к Фаусто, — что вы были свидетелем трагедии, произошедшей с Эмилио Монеррисом. Это верно?
Вопрос этот был для Фаусто как удар обухом по голове. Он утвердительно кивнул, вздрогнув от дурного предчувствия.
Доктор Наранхо вернулся с изящной коробкой в руках, и Канельяс предложил выпить по чашечке кофе. «Посошок на дорожку».
— Пола-де-Лавиана, — начал объяснять Канельяс, — райский уголок! Понимаете? Долгие годы моя семья и семья Монеррис жили по соседству. Естественно, это обстоятельство налагает на меня определенные обязательства.