В конце концов он научился водить машину и всей душой отдался головокружительным радостям автомобильного спорта.
Именно тогда-то Вандербеккер и приехал на Кубу, чтобы обследовать возможности ее внутреннего рынка и основать агентство по продаже автомобилей одного североамериканского завода.
Но жажда познать истинные ценности и обычаи каждой страны, опасение всяческих фальсификаций и подделок, которыми их нередко подменяют, не раз приводила его в нашу сельскую местность; и вот во время одной из таких поездок в маленький поселок близ Гаваны, когда он, словно кубинец-креол, несся во весь опор, его конь споткнулся, Вандербеккер вылетел из седла, запутался в сбруе, упал на землю и сломал правую руку у самой двери аптеки, владельцем которой был мой друг.
Мой приятель на удивление ловко оказал ему первую помощь. В этот-то день и зародилась их дружба; я так и не смог понять, на чем она зиждилась — трудно встретить в жизни два столь диаметрально противоположных характера. (С тех пор я свято верю, что в доброй дружбе, как и в счастливых браках, заинтересованные стороны — лишь дополняющие друг друга величины.)
И вот поди ж ты объясни, как случилось, что в жизнь этого фармацевта, выезжавшего из своего селеньица не чаще двух раз в год, чтобы получить на университетских экзаменах свои честно заработанные отметки, который и перемещался-то в основном лишь по узенькому проходу между прилавком, шкафчиками с аптечными весами к ступками, и кладовочкой, где он хранил свои химические снадобья, а жил в комнатках над собственной лавчонкой, повторяю, в жизнь этого человека, являющегося воплощением спокойствия и упорядоченности, внезапно ворвалась комета; он видит, как нежданно-негаданно в его аптеку, создавая серьезную угрозу целостности блистающих витрин, брошенная какой-то непонятной силой, таща за собой коня, словно катапультированная, вваливается эта крутящаяся бомба — Артуро Вандербеккер.
Какое же тайное очарование таит в себе Куба, если даже те, кто попадает сюда случайно, в конце концов остаются здесь навеки? Сначала они обзаводятся семьей, а потом и гражданством…
Артуро Вандербеккер не основал агентства по продаже автомобилей и не завел торгового дела, он просто остался.
Здесь он женился на маленькой француженке, в которую был влюблен еще в Буэнос-Айресе, этакой куколке, обворожительной подделке под женщину, похожей на прекрасно отграненный фальшивый драгоценный камень. Эту фривольную, смешливую и развратную кокетку привлек сильный, здоровый телом и духом человек, на лице которого прожитые годы отложили отпечаток спокойной суровости; он явился ей в чарующем ореоле божества, обладающего к тому же всеми свойствами настоящего земного мужчины; от слепящего блеска тропического солнца он постоянно щурился, и его лоб, словно у пахаря, избороздили морщины; она узрела в нем укротителя мужчин, ловца африканских хищников, похитителя женщин индейских племен Парагвая.
Любовь сначала целиком поглотила ее; она немедленно стала устраивать ему бурные сцены ревности из-за автомобиля, который он иногда предпочитал ей… Возможно, у нее возникла потребность сравнить его еще с кем-нибудь, чтобы еще лучше оценить достоинства собственного мужа, но кончила она тем, что без памяти влюбилась в другого.
А теперь я должен предоставить слово моему другу-аптекарю, сделав, однако, несколько предварительных разъяснений.
Последний раз мы встретились с Вандербеккером приблизительно месяц спустя после его свадьбы, показавшейся мне полным безрассудством. Затем на некоторое время я уехал из Гаваны и оставил его вместе с молодой супругой наслаждаться медовым месяцем на прекрасной вилле в провинции Матансас, на лоне природы, а друга-аптекаря, как всегда, в маленьком поселке близ Гаваны предаваться с такой же необузданной страстью, как та, которой пылают молодожены, своим повседневным делам и занятиям, снованию от прилавка к кладовочке с химическими реактивами.
Прошло два месяца, и я получил от него письмо. Почтовый штемпель и многообещающе-пухлый конверт уже подсказали мне, от кого оно. «От него», — подумал я.
Письмо было длинным — как и все его письма — и написано несколько вычурным слогом — как и все его письма, — который казался мне похожим на мой собственный; замечу кстати, что говорю об этом без ложной скромности и отнюдь не желая выказать недооценку того искреннего восхищения, которое питал ко мне мой друг и которое, не знаю уж почему, заставляло его подражать мне в эпистолярном стиле.
Поскольку автор письма не очень силен в литературе, я взял на себя смелость кое-что в нем подправить, о чем и считаю своим долгом заявить.