А я, как ненормальный, все ищу и ищу, уверенный, что найду его, еще один, недостающий, четвертый труп, который тоже должен быть здесь».
Мои друзья — а их у меня не так много, — по стилю распознающие мои рассказы, возможно, припишут мне и этот; но поскольку такая несправедливость наверняка обидит человека, выдержавшего бешеную гонку в автомобиле Вандербеккера, я хочу раз и навсегда заявить, что именно моему другу-аптекарю я обязан сюжетом этого повествования, добавив в него лишь то немногое, чего не было в письме. Что и удостоверяю.
Перевела Н. Булгакова.
Энрике Серпа
ПЛАВНИКИ АКУЛЫ
Фелипе казалось, что звон будильника, словно верткая рыба, преследует его в глубоком океане сна. Сквозь дремоту он смутно почувствовал, как заворочалась лежавшая рядом жена. Тогда он открыл глаза. Луч света золотой нитью тянулся из-под двери. Фелипе поспешно соскочил на пол. Он ощупью отыскал штаны и рубаху, брошенные у изголовья на сундуке, потом натянул башмаки с оборванными шнурками и нахлобучил засаленную фуражку. Вытащив из кармана рубахи коробок спичек, он зажег керосиновый фонарь.
В комнате стоял тяжкий, удушливый запах сырости, едкого пота и нищеты. Фелипе огляделся по сторонам. Его озабоченный, рассеянный взгляд остановился на спящей жене. Она лежала ничком, скрестив руки, едва прикрытая выцветшим, штопаным-перештопаным покрывалом из голубого искусственного шелка. Муха, покружившись в воздухе, уселась на ее обнаженную икру. Рядом с женой, подобрав ножки и прижав к груди ручонки, спал новорожденный — в той же позе, в какой он лежал когда-то в материнском чреве. Трое других ребятишек, тесно прижавшись друг к другу, спали на деревянной кушетке; чтобы они не свалились на пол, к ней были приставлены три сломанных стула. Один из малышей, повозившись в постели, сонным голосом затянул какую-то непонятную песенку. Фелипе подошел и, нежно погладив сына своими загрубевшими руками, тихонько покачал его и слегка похлопал по спинке. Малыш глубоко, прерывисто вздохнул и тут же затих.
С наступлением утра дом постепенно просыпался. Где-то стукнула с силой распахнутая железная дверь. Вдали проскрежетал трамвай. Почти тотчас же зафыркал автомобильный мотор и раздался пронзительный вопль сирены. Кто-то закашлялся сухим, раздирающим кашлем и смачно отхаркался. Сквозь закрытую дверь послышался четкий стук деревянных башмаков. Зазвенел веселый детский голос, ему ответил мужской. Вдруг наступила тишина. А потом опять радостным изумлением зазвенел детский голосок: «Папа, папа, ты только погляди, как эта собака на тебя смотрит!»
Фелипе перекинул через плечо корзину, в которой хранилась его рыболовная снасть — веревки, крючки, грузила, ведерко, — последний раз взглянул на сладко спавших ребятишек и вышел из комнаты.
В дверях дома он поздоровался с дряхлой, сморщенной старухой.
— Как Амбросио? — спросил он.
Лицо старухи исказила горькая гримаса.
— Плохо, сынок, очень плохо. Ночью даже врача из «Скорой помощи» вызывала, так было плохо. Но тот не захотел идти, говорит, не его это дело, утром, мол, придет другой врач. Вот стою жду. Да, видно, уже не жилец мой Амбросио…
— Ну, этого никто не знает. Глядишь, поправится и еще нас всех похоронит, — сказал Фелипе, стараясь подбодрить старуху.
Однако случайное напоминание о смерти омрачило его. Шагая по улице, он поймал себя на том, что вспоминает вчерашнее происшествие. Всему виной была несправедливость, из-за нее даже самый мирный и терпеливый человек станет убийцей. Да, плохо это могло кончиться. И все из-за акульих плавников. Фелипе уже давно, как и другие рыбаки из Пунты и Касабланки, избегал охотиться на акул. Указом президента республики монополия на лов акул была предоставлена рыболовной компании, которая, не справляясь с ловом своими силами, нещадно эксплуатировала бедных рыбаков. Раньше ловлей акул кормилось множество бедноты по всему побережью. Купец-китаец с улицы Санха покупал плавники и хвосты, засаливал и отправлял в Сан-Франциско; известно, что они считаются таким же изысканным лакомством китайской кухни, как ласточкины гнезда или осетровая уха. За плавники одной акулы китаец платил два песо. Для рыбаков это было делом выгодным, тем более что туша доставалась им целиком: позвоночники шли на красивые, словно из слоновой кости, рукоятки для тростей, акульи зубы слыли лучшим амулетом от всяких несчастий, а высушенную голову можно было продать в качестве сувенира американским туристам.