С одной стороны — страх перед наказанием, с другой — ненависть соседей по камере. И каких соседей!.. Убийц, воров, карманников, бродяг, сутенеров… «Каждой твари по паре!..» Сколько раз в последующие три года предстоит нам попадать в опасные переделки, пока, наконец, мы не выйдем отсюда!..
Измученного одиночеством, предоставленного самому себе, окончательно изверившегося в своих надеждах, меня доставили в тюрьму уже трупом. А когда спустя некоторое время меня назначили «ночным дежурным капралом», я уже успел окончательно прогнить.
Ночью, когда я не дежурил, мне часто снились кошмары, и я падал на пол с койки. Просыпаясь, я ничего не помнил. Абсолютно ничего! Ни того, что так пугало меня во сне, ни как я очутился на полу, ни кто я такой… Очнуться от этих кошмаров означало заново родиться… Мне следовало бы находиться в доме для душевнобольных или быть погребенным, но я должен был дежурить по ночам, тоскливым от гнетущей тишины, прохаживаясь при свете желтоватых ламп по камере между двумя рядами спящих арестантов… И так в течение трех лет!
В ту июльскую ночь, 29 числа, во время бесконечно долгого дежурства, когда все смолкло, глубокая мертвящая тишина заволокла мое сознание, словно огромная снежная пелена… Снаружи полная луна заливала своим серебряным сиянием пустой широкий патио…
Размеренным, механическим шагом, как маятник, отмерял секунды, уносившиеся в глубь ночи, а мое воображение рисовало чудовищные картины, пока я ходил между двумя рядами коек, скользя взглядом по лицам спящих арестантов.
Какие странные, безумные образы рисовало мое воображение! Узкий проход между койками всегда казался мне коварной западней, вызывая в душе мучительные подозрения. То, что так потрясло меня в ту ночь, что неотступно преследовало тогда мое сознание, терзает меня до сих пор, постоянно и безжалостно будоража нервы, точно звонок электрического будильника, предназначенного для того, чтобы не дать уснуть или отдохнуть измученной душе.
В ту ночь!.. Уж не помню, почему вдруг у меня зародилась эта роковая мысль? Помню только, что лица спящих арестантов постепенно начали вселять в меня тревогу, пока, наконец, пораженный, я не застыл перед одним из них. Вытянувшийся, недвижный, он походил на мертвеца. И тогда на память пришли прочитанные где-то слова: «Разве спать не значит быть какое-то время мертвым?» А может быть, смерть и есть вечный сон? Это бредовое предположение сразу же заставило меня вспомнить о кошмарах, ничего не оставляющих в памяти, непроницаемых, кочующих на тихой колеснице снов от ночи к утру. Охваченный отчаянным, безудержным смятением, я чувствовал, как во мне пробуждается мрачное подозрение, внушающее панический страх, будто все мои соседи по камере мертвецы, а я — единственный свидетель, толкователь их переменчивых поз, вздохов, всхлипов, предсмертных хрипов, которые они испускают на бескрайнем пастбище смерти…
От этой жуткой мысли я оцепенел. Но в тюрьме привыкаешь ко всяким ужасам, и я решил воспользоваться подходящим случаем, чтобы с парадоксальным упорством изучить загробную жизнь этих мертвецов…
Объятый душевным волнением, я разглядывал всех по очереди. Хорошо знавший и проникший в самую суть этих грязных, ничтожных душ, я должен был безошибочно, с абсолютной точностью определить, какая существует связь между преступной жизнью каждого из них и тем обликом, который заставила принять их смерть, отдав во власть могильного сна. Первый, — жалобно стонавший, как ребенок, был грузчиком мебели… Казалось, он раскаивается в своих пустячных поступках перед лицом невидимого, беспощадного судилища… Несчастный, замордованный парень! Второй, — убивший старуху в темному углу, лежал, скрестив руки на груди, и тихо посвистывал, как буря, пропущенная через глушитель. Третий, — прекрасно умевший доказывать свое алиби, каким-то немыслимым, непостижимым образом сплел свои тонкие, точно плети, руки и ноги. Четвертый был закоренелым преступником: его закрытые синюшные веки глубоко запали в зеленые глазницы. Пятый, — уже немолодой, лысый, комичный толстяк, отменный шулер и цирковой шарлатан, — держал руки над головой, будто выделывая смешной пируэт, как танцовщик, разучившийся танцевать. У шестого был вид победителя: волосатая грудь, из приоткрытого рта вырывалось могучее дыхание… (На самом же деле его обокрал вор, а потом упек за решетку…) Седьмой, убийца-рецидивист, скрючился на койке, как эмбрион, словно боясь самой высшей меры наказания — заново родиться на свет.
Подавленный тишиной и этой чудовищной картиной, я пытался представить себе те кары, которые должны были обрушиться на мертвецов в загробной жизни, и перед моим взором вставало мрачное зрелище пыток, вызывавшее в моем необузданном воображении дантовские видения, а в моей душе небывалое, неистовое, мужественное стремление сделать все, чтобы навечно продлить свое ночное дежурство, не дать себе уснуть никогда… Никогда!..