— Остановитесь, Хулиан, здесь так красиво. В старости надо обязательно ходить пешком. Надо ходить, ходить, пока не заржавели суставы. Если через час я не вернусь, идите меня искать, как обычно.
Смело фехтуя своим епископским жезлом — мужским зонтиком — она шла вперед, иногда медленно, глядя на высокие серые облака, иногда быстрее, словно спеша и боясь куда-то опоздать, шла, все время громко беседуя со своим невидимым собеседником.
— Сегодня так хорошо дышится, правда, Антонио? И не так уж холодно и влажно. Вот и весна уже близко, ходит вокруг. Я ее не вижу, но предчувствую, а тебе не кажется? Не знаю — в природе или у меня в крови, хотя ты над этим и смеешься. Любовь моя, ты смеешься над Каридад, над твоей бедной Каридад.
И она смеялась, смеялась, не боясь, что ее увидят, ее, погруженную в давно минувшее, в воспоминания. И все это было на глазах у шофера, за городом и лишь на досуге. В городе было необходимо держаться гордо, находиться на высоте своего положения, всегда под внимательным взором слуг или соседей, но здесь, на шоссе, в десяти километрах от дома, она могла позволить себе быть самой собой и вновь переживать былую любовь и молодость в обществе своего пылкого супруга.
— Не так решительно, Антонио, не видишь, на нас смотрят? Дома, ну пожалуйста, дома, не спеши.
Период ухаживания прошел у них быстро, слишком быстро для городка со строгими нравами. Он не принадлежал к блестящей фамилии, но у него были деньги и молодость, и он был строен, решителен и отважен, словно разбойник с большой дороги. Эта его женитьба и была своего рода разбоем, захватом сердца красавицы, погруженной в свой внутренний мир аристократки, сеньоры Каридад Навальпераль де Луансес. Против этого брака были и родители Каридад, и ее братья, молодые офицеры испанской армии, норовистые и вспыльчивые. Более того, братья поклялись отомстить за такую неслыханную дерзость. Еще бы — их красавица сестра во власти индейца, мужлана, неизвестно каким образом разбогатевшего в стране негров! Никогда! Ни за что! Однако любовь, если она истинна, не знает преград, и Каридад попала в сети Купидона. Да, Родригес был настоящий мужчина! Не то что мужчины их городка — холодные, осторожные, чванливые. А он был — да, корректный, внимательный, но — мужчина. Он смотрел на нее иногда нежно, с обожанием, а иногда таким раздевающим взглядом, что заставлял ее содрогаться от неясных предчувствий. Мужчина. Именно такой, каких называют мужчинами. Умирающим от смеха, когда она рассказывала ему о бешеной ярости братьев. С высоко задранными усами и длинной сигарой с красно-золотым пояском, с романтическим названием его фирмы.
— Антонио, мы должны привести в порядок дом. Родители оставили его в беспорядке, переведя текущий счет на братьев. Надо, чтобы он стал таким же, как когда-то, в лучшие времена.
Обвенчались они рано утром, тайно, в часовне Божественного Света, с двумя нанятыми шаферами и очень любезным, предупредительным священником. За ранней обедней он вышел исповедовать и причащать, предварительно предупредив, что у него больна мать. Возле часовни Каридад ожидала прекрасная голубая карета — первый подарок ее будущего мужа. К венцу Каридад шла не оглядываясь, с гордо поднятой головой. Когда обряд закончился, она, так же не оборачиваясь, ехала в карете до самой двери дома. Все теперь задавали им вопросы, приветствовали, пораженные красотой экипажа, силою лошадей, осанкой кучера и лакея, напоминавших скульптуры. Кому теперь принадлежала Каридад? Прежде робкая, она гордо держала голову перед отцом. Улыбаясь, как прежде, немного застенчиво, она уже переняла удаль своего мужа, и на губах ее оставался вкус крепкого и дразнящего поцелуя, подаренного ей, когда они шли из часовни до кареты. Она принадлежала ему! Ему. Донья Каридад Навальпераль, законная перед Богом и людьми супруга дона Антонио Родригеса, богатого собственника, табачного фабриканта с жемчужины Антильских островов. Были крики, проклятия, слезы. Слезы бедной матери, оказавшейся между ликованием дочери и звериным отчаянием отца. «Стыд, стыд и позор». Факт и его последствия, безусловно. И все же любовь, любовь, которая все спасает и все побеждает, приняла вызов, и чаша весов стала клониться в сторону молодых. Не сразу и не прямым путем, но неуклонно. Вспомнили старые ипотеки, последние ликвидации недвижимости. Снова и снова разглядывали блестящую карету, видневшуюся из-за занавески окна домашней библиотеки. Молодость, ах, молодость, вечно живущая необдуманно и завоевывающая невозможное!