– Я действительно очень тебе благодарен, – выдохнул он, повернувшись ко мне.
Устроившись на сиденье, я заметил на приборной панели бейсбольный мяч и взял его в руку. Мне всегда нравилось ощущать, как мяч ложится в ладонь.
– Честно говоря, на сегодняшнюю ночь у меня были другие планы, – сказал я.
– У меня тоже.
Коробка с деньгами стояла на полу позади его сиденья.
– Мне показалось, вы с Элисон неплохо проводили время. Извини, что помешал.
Большинство мужчин в такой ситуации улыбнулись бы – с гордостью или смущенно. Джей только моргнул и крепче сжал губы, отчего у меня появилось отчетливое ощущение, что Элисон не в его вкусе.
– Там лежит такая коробочка с таблетками, – сказал Джей, показывая на перчаточницу. – Подай-ка ее мне, если тебе не трудно.
Я открыл «бардачок» и достал неприметную пластмассовую коробочку без этикетки.
– Спасибо. – Джей вытряхнул на ладонь три таблетки и проглотил. Коробочку он убрал в нагрудный карман.
– Если хочешь, я могу сесть за руль.
– Ничего, все в порядке.
Он был прав. К тому моменту, когда мы миновали тоннель и оказались в Квинсе, Джей сидел за рулем совершенно прямо и вел машину уверенно и агрессивно.
– Очень полезные таблетки, – заметил я.
– Да.
– Как ты себя чувствуешь?
– Нормально, только устал очень.
Судя по всему, Джей не был расположен к разговорам, поэтому я замолчал. Мост через пролив Лонг-Айленд-Саунд, в любую погоду служивший чем-то вроде гоночной трассы для разного рода придурков и маньяков, в эту снежную ночь выглядел и вовсе сюрреалистично. Чтобы держаться в общем потоке, нам пришлось увеличить скорость сначала до восьмидесяти, потом – до восьмидесяти пяти миль в час. Мы неслись на восток, за окнами мелькали рекламные стенды, торговые центры и дорожные указатели, но Джей, казалось, не обращал на них ни малейшего внимания. Его глаза не выражали ни радости от недавно заключенной сделки, ни досады из-за испорченного вечера, и я невольно припомнил выражение странной, затаенной печали, которое появилось на лице Джея, когда он обнимал Элисон. В полутьме салона его губы, освещенные светом контрольных ламп на приборной панели, казались решительно сжатыми, взгляд был устремлен на дорогу впереди, и мне вдруг почудилось в нем той редкой разновидности мужество, которое не скулит и не жалуется, даже потерпев сокрушительное поражение. За свою жизнь я встречал всего нескольких подобных людей, и все они вызывали у меня самое глубокое и искреннее уважение. Однажды пережив сильную боль, такой человек знает, что способен вынести еще более сильные страдания. Он к ним готов; более того, он знает, что в страданиях нет ничего необычного, что они в порядке вещей, что именно на них, как на трех китах, держится вся вселенная. Как правило, такие люди умеют много, до самозабвения много работать; они способны выносить долгие периоды одиночества и отрезанности от мира и вместе с тем подвержены приступам острой меланхолии. Они не принимают антидепрессантов и никогда не говорят слишком много; вместо этого они с кошачьим терпением ждут, пока обстоятельства не начнут им благоприятствовать. По утрам они в одиночестве пьют свой кофе, а вечером выкуривают сигарету на заднем крыльце. Именно таким был Джей. Он и ему подобные верят в удачу, ищут добрых предзнаменований и исполняют привычные ритуалы, которые помогают им справиться с отчаянием и отмерить очередной этап долгого ожидания. Узнать таких людей среди прочих легко, но понять их трудно, особенно в те годы, когда они становятся опасны для самих себя – в период, начинающийся обычно лет в тридцать пять, когда мужчина начинает вести счет не только своим победам, но и потерям, и заканчивающийся годам к пятидесяти, когда (если только к этому времени он еще не успел уничтожить самого себя) он начинает понимать, что время все равно сильнее и что воспринимать его лучше спокойно и небольшими порциями. Но между этими двумя кульминационными пунктами ему следует быть как можно осторожнее и осмотрительнее и не пускаться сломя голову в предприятия, которые кажутся такими соблазнительными, – в борьбу, поиски приключений и славы, в мечты. В тихом омуте черти водятся. Я уже говорил это и не боюсь повторить еще раз: молчаливый человек, у которого есть мечта, может быть опасен.
Когда мы миновали окраину лонг-айлендского пригорода, дорога опустела. Впереди лежало тридцать миль шоссе, протянувшегося через фермерские районы острова. Но несмотря на то, что восточная граница Квинса осталась далеко позади, я знал, что Нью-Йорк еще не кончился. Все деньги, что крутятся на Лонг-Айленде – все до последнего цента, – можно в каком-то смысле назвать нью-йоркскими деньгами, ибо они либо отправляются в город, либо поступают оттуда. И иначе не может быть, ибо за исключением картофеля, моторных яхт и свежих лангустов все, что только есть на острове – от стиральных машин и строительной древесины до последней картонки с апельсиновым соком, – все привозится из Нью-Йорка или через Нью-Йорк.
В восьмидесяти милях от западного побережья остров как бы раздваивался, разделяясь на два отростка, два мыса – Саут-Форк и Норт-Форк. Южный – Саут-Форк и его административный центр Хэмптон недавно пережили невиданный туристический бум и были сплошь застроены дачами, летними коттеджами и домами отдыха. Расположенный на севере Норт-Форк ждал своей очереди: едва мы свернули с магистрали, как обочины запестрели щитами с объявлениями об открытии новых площадок для гольфа, о строительстве кондоминиумов и винных заводов. О том, что творится со здешней землей, у меня было кое-какое представление. Главная идея заключалась в том, чтобы завладеть сколь возможно большим участком земли, по возможности выложив за него как можно меньше наличных. Затем землю следовало разделить на участки меньшего размера с таким расчетом, чтобы они могли привлечь богатых покупателей, и распродавать по одному. И если продавец с умом разыграет свою партию, то его прибыли можно будет только позавидовать.
– Смотри, что делается!… – сквозь зубы пробормотал Джей. – Настоящая золотая лихорадка!
– Тогда почему ты решил продать свой участок именно сейчас?
– Момент был подходящий, – загадочно ответил он.
Солидный участок – такой, как у Джея, и к тому же не имеющий законных препятствий к дроблению на более мелкие наделы – мог принести намного больше, чем он выручил, продав его целиком загадочной «Вуду Лимитед». Разделив его вместе с резервными территориями «зеленого пояса» на участки площадью в один акр, риелторская фирма-застройщик получила бы не меньше семидесяти наделов, причем двадцать из них – непосредственно на побережье. Разумеется, пришлось бы вложить не меньше миллиона в строительство водопровода и дорог, в официальное изменение статуса земли и оплату вояжей политиков и их любовниц на Бермуды, однако, несмотря на это, энергичный и грамотный застройщик мог в течение каких-нибудь пяти лет утроить свой капитал.
– А ты не пробовал нарезать свою землю на участки?
Джей молча покачал головой и, сделав несколько поворотов, затормозил перед едва различимой в темноте цепью, перегораживавшей проселок, который вел прямо к проливу Лонг-Айленд-Саунд. Выбравшись из машины, Джей отомкнул амбарный замок и опустил цепь на дорогу. Чуть в стороне я разглядел риелторский знак с названием фирмы-посредника «Хэллок Пропертиз». Джей выдернул ее из земли и отшвырнул в сторону.
– Это та самая земля? – спросил я.
– Да.
– Она больше не твоя…
– Только теоретически, советник, – сказал он, снова садясь за руль.
– Мне казалось, ты отдал свой ключ Герзону.
– Но сохранил дубликат. – Джей медленно поехал вперед. – Всегда имей дубликат – может пригодиться.
Дорога нырнула в еловую рощу, потом снова выбралась на открытое место. Джей наклонился к ветровому стеклу и пристально вглядывался в темнеющие поля.
– Ну где же он, черт побери?!
Несмотря на снег и темноту, я уже понял, что мы находимся на территории заброшенной фермы. Чуть вдалеке виднелись массивные хозяйственные постройки и пара старых тракторов. Джей изо всех сил крутил руль, огибая ямы и выбоины.