(Провансальский романс)
Жил-был менестрель[56] в Провансальской земле,
В почете он жил при самом короле…
«Молчите, проклятые струны!»
Король был неровня другим королям,
Свой род возводил он к бессмертным богам…
«Молчите, проклятые струны!»
И дочь он, красавицу Берту, имел…
Смотрел лишь на Берту певец, когда пел…
«Молчите, проклятые струны!»
Когда же он пел, то дрожала она —
То вспыхнет огнем, то как мрамор бледна…
«Молчите, проклятые струны!»
И сам император посватался к ней…
Глядит менестрель все угрюмей и злей…
«Молчите, проклятые струны!»
Дан знак менестрелю: когда будет бал,
Чтоб в темной аллее у грота он ждал…
«Молчите, проклятые струны!»
Что было, чью руку лобзал он в слезах,
И чей поцелуй у него на устах…
«Молчите, проклятые струны!»
Что кесаря значит внезапный отъезд;
Чей в склепе фамильном стоит новый крест —
«Молчите, проклятые струны!»
Из казней какую король изобрел,
О чем с палачом долго речи он вел —
«Молчите, проклятые струны!»
Погиб менестрель, бедный вешний цветок!
Король даже лютню разбил сам и сжег…
«Молчите, проклятые струны!»
И лютню он сжег — но не греза, не сон,
Везде его лютни преследует звон…
«Молчите, проклятые струны!»
Он слышит: незримые струны звучат,
И страшные, ясно слова говорят…
«Молчите, проклятые струны!»
Не ест он, не пьет он и ночи не спит,
Молчит — лишь порой, как безумный, кричит:
«Молчите, проклятые струны!»
А. К. Толстой
ВАСИЛИЙ ШИБАНОВ
Князь Курбский от царского гнева бежал,
С ним Васька Шибанов, стремянный[57].
Дороден [58] был князь. Конь измученный пал.
Как быть среди ночи туманной?
Но рабскую верность Шибанов храня,
Свого отдает воеводе коня:
«Скачи, князь, до вражьего стану,
Авось я пешой не отстану».
И князь доскакал. Под литовским шатром
Опальный[59] сидит воевода,
Стоят в изумленье литовцы кругом,
Без шапок толпятся у входа,
Всяк русскому витязю честь воздает;
Недаром дивится литовский народ,
И ходят их головы кругом:
«Князь Курбский нам сделался другом».
Но князя не радует новая честь,
Исполнен он желчи и злобы;
Готовится Курбский царю перечесть
Души оскорбленной зазнобы:
«Что долго в себе я таю и ношу,
То все я пространно к царю напишу,
Скажу напрямик, без изгиба,
За все его ласки спасибо».
И пишет боярин всю ночь напролет,
Перо его местию дышит,
Прочтет, улыбнется, и снова прочтет,
И снова без отдыха пишет,
И злыми словами язвит он царя,
И вот уж, когда занялася заря,
Поспело ему на отраду
Послание, полное яду.
Но кто ж дерзновенные князя слова
Отвезть Иоанну возьмется?
Кому не люба на плечах голова,
Чье сердце в груди не сожмется?
Невольно сомненья на князя нашли…
Вдруг входит Шибанов в поту и в пыли:
«Князь, служба моя не нужна ли?
Вишь, наши меня не догнали!»
И в радости князь посылает раба,
Торопит его в нетерпенье:
«Ты телом здоров, и душа не слаба,
А вот и рубли в награждение!»
Шибанов в ответ господину: «Добро!
Тебе здесь нужнее твое серебро,
А я передам и за муки
Письмо твое в царские руки».
Звон медный несется, гудит над Москвой;
Царь, в смирной одежде, трезвонит:
Зовет ли обратно он прежний покой
Иль совесть навеки хоронит?
Но часто и мерно он в колокол бьет,
И звону внимает московский народ
И молится, полный боязни,
Чтоб день миновался без казни.
В ответ властелину гудят терема,
Звонит с ним и Вяземский лютый,
Звонит всей опрични кромешная тьма,
И Васька Грязной, и Малюта,
И тут же, гордяся своею красой,
С девичьей улыбкой, с змеиной душой,
Любимец звонит Иоаннов,
Отверженный богом Басманов.