Кубула хорошо знал своего друга и был достаточный проныра, чтобы понять, куда тот метит. Он весь затрясся, забормотал, будто со страху:
- Ой-ой-ой-ой, дайте мне мази какой-нибудь, Куркабар-букурка ухо мне покусал!
Кубула был медвежонок продувной, всеми мазями мазанный. Но не подумайте, чтоб он так уж совсем соврал: у него и вправду на левом ушке ранка была, да только получил-то он её в драке, тягаясь с барбосами да кисками за колбасу. Теперь это ему пригодилось, и он - ну выть и причитать, будто вамбержицкий псаломщик. Но паны, староста и, само собой, советники сельской общины очень проницательны, и кожаные их штаны недоверием подшиты.
Они осматривают вещи справа, слева, кашляют, сморкаются, не говорят ни да ни нет, пока какой-нибудь болтун не откроет рот, - и тут сразу его одёрнут и произнесут своё: «Я полагаю, так», «Я полагаю, этак»…
Передавать такую речь - канительное занятие, и, так как она не стоит ломаного гроша, пускай язык их спокойно во рту лежит.
Милый Куба и миленький Кубула очутились в более надёжном заключении, чем арестантская возле печи мастера Богдана. Их перевели в подвал. Ох, сидеть в подвале - поганое дело.
- Послушай, Куба Кубикула, - сказал медведь, - это всё из-за тебя! Зачем ты плёл такую околёсицу?
Медвежатник признал свою вину и попросил прощения. Потом, себе в наказанье, согласился обобрать у медведика блох и занимался этим, пока не умиротворил его.
Этак через час бедняги опять вспомнили о Лизаньке и своём посланном.
- Уж приходил бы скорей! - сказал Кубикула и стал так упорно думать о Барбухе и такого страху напридумал, такой пыли в глаза напустил…
Но привидение не появлялось.
- Кубула, Кубула! - воскликнул через некоторые время медвежатник. - От тебя такая пыль в глаза - прото ужас… Сдаётся мне, ты врёшь и Барбухи не боишься.
Тут медведю и в самом деле страшно стало. Он задрожал при мысли, что, может, Барбухи не увидит и не получит от Лизаньки ответа. Но пуще всего он испугался, что на его притворный страх ему в самом деле какое-нибудь страшилище покажется.
Среди этих мучений и тягостей Кубула поступил не совсем как надо. Можно ли было не заметить в его поведении хитрого и коварного умысла? Медведик решил, что лучше всего будет, по способу бедных просителей, до того преувеличить своё тяжёлое положение, что у самого побегут мурашки по коже. Господи, да ведь такое враньё и пусканье пыли в глаза - сами по себе издрядный источник страданий. Чёрт её возьми совсем, эту окаянную фантазию! Человек либо медведь как начнут врать, так, глядишь и увязли во лжи по самую шею. То краснеет, то бледнеет, вертит шапку в руках, ноготок себе грызёт и - ей-ей - готов хоть сквозь землю провалиться, прямо в преисподнюю…
Сколько видели мы плутов и вралей, которым пришлось потом нюни распускать! Не подумайте, что это на всех накатывает - ни-ни-ни! Добрая половина хныкающих учеников ревёт только из-за того, что они допустили какой-нибудь некрасивый, а то и скверный поступок.
Медведь тоже готов был в слёзы удариться. Вот они уж навернулись, вот он уж распустил губы, уж поднимает лапки к глазам. Вот захныкал, как школьник, после уроков в школе оставленный.
В сказках страх способен вызывать из преисподней и даже из более ужасных мест всякие страшилища. А на самом-то деле ну что страх может сделать? Да ровно ничего. К счастью, Барбуха был добрый и Кубулу любил, - он любил его, а это ведь гораздо дороже страха. Медведь заплакал о Барбухе, два три раза всхлипнул и не успел носик утереть, как Барбуха уже перед ним.
- Господи Иисусе, что ж это вы, ребята, делаете? - спросил он, строго глядя на своих друзей. - Как вы опять обо мне говорили? Ведь я сразу хвоста лишился. О чём вы думаете, разбойники, а? Погубить меня хотите?
Кубула за словом в карман не полез.
- Ах, мой хромуля, страх всё преглупо устраивает. Как можем мы об ужасах думать, коли на тебя, мошенника такого, не нарадуемся. Нет для нас страхов и ужасов. Придумай что-нибудь другое, но прежде всего дай сюда Лизанькино письмо, которое ты в лапке держишь.
И он принялся читать.
Между тем страшилище с Кубой Кубикулой стали обсуждать, как бы Барбухе приличный вид приобрести. От бедняги остались всего-навсего голова, брюшко да немножко дымной шёрстки. Судили-рядили и в конце концов порешили на том, чтоб Барбухе питаться Старостиным страхом.