-- Говори, говори, -- невозмутимо подбодрил его Кольцо, -- занятно гуторишь.
-- Скажи им, скажи, -- икнул опустивший вниз кудлатую голову Гаврила Ильин, -- пущай послухают.
-- А тут выходит, что на кого наскочил, тот тебе и враг. Кого хочу, того и граблю. Вот угнали мы у ногаев коней, а хозяин тех пастухов на первой лесине повесит...
-- И правильно сделает, -- зло засмеялся Иван Кольцо.
-- Чего ты их жалеешь, Тимофеич? -- не выдержал и Яков Михайлов. -- Они ж ногаи. Хоть всех бы их перевешать... Нам-то что?
-- Именно! Нам ничего. Худо грабить. Тьфу, -- плюнул Ермак на глинобитный пол.
-- А когда они в набег идут на нас? Тогда как, коль они всех мужиков режут, баб сильничают, да в полон с детишками гонят. Их тебе не жалко?
-- Не о том речь, -- сопротивлялся Василий, но видел единство казаков. -- Они нас зорят, а мы их. Чего тут доброго?
-- Да тебе, Тимофеич, в попы пойти надобно, а не в казаки, -- зло усмехнулся Иван Кольцо. -- Мне мужики сказали, будто бы ты воин добрый, атаман удачливый, а ты ногаев жалеешь. Родичи что ли там объявились?
-- Родичи не родичи, а знаю, что дурное дело творим.
-- Ладно, ногаев более грабить не будем, -- переменился вдруг Иван Кольцо и с обычной усмешкой продолжил, -- тем более, сказывали, будто после вашего набега ушли они в степь подале и соваться к ним сейчас бестолку. А на турка пойдешь?
-- Отчего ж не пойти, -- легко согласился Ермак. -- Я и на ногаев пойду, коль надобно.
-- Я же говорил, что добрый казак Тимофеевич наш, -- сквозь зубы промычал, положив голову на стол, Яков Михайлов, -- выпьем за его здоровье.
-- Можно и за здоровье, да вина нет, -- отозвался Никита Пан, -- сейчас схожу до дружка своего. У того должно быть, -- и пошатываясь, с трудом направился к двери.
Иван Кольцо, проводив его взглядом, опять усмехнулся и неожиданно пересел поближе к Ермаку, положил руку ему на плечо.
-- Слышь, Василь Тимофеевич, ты прости нас за тот раз...
-- Чего? -- удивился Василий. -- За какой раз?
-- Когда мы с Барбошей добычу вашу ополовинили. Не мы бы, так старшины, все одно, потребовали свою долю. А нам бы тогда щиш досталось. Барбоша же у них свой человек. Шепнул слово кому надо -- и все тихо. Понял? Не журись, панове. Да, еще, -- вспомнил он, -- от Урмагмет-мурзы люди по станицам ездили, выспрашивали, кто косяк у них угнал...
-- И что, -- напрягся всем телом Ермак.
-- Да ничего, -- успокаивающе махнул рукой Кольцо, -- направили, заворотили их в другую сторону. Своих не выдаем. Только, думаю, все одно дознались они про тебя. Будь осторожней.
-- Спасибо, -- коротко отозвался Ермак.
-- А насчет турок я ведь всерьез спросил, -- казалось, что Кольцо и вовсе не пил, -- такими чистыми и незамутненными были его глаза. -- Готовим поход на них. Пойдем стругами и верхами. Струги перетащим -- и по воде дальше к морю. А по берегу конников для разведки пустим. Как ты? Думаем, тебя в атаманы с верховыми вместе направить. Затем и пришли к тебе.
-- Барбоша тоже идет? -- испытующе глянул Ермак на Кольцо.
-- Вон ты о чем, -- громко засмеялся тот, -- да нет его в станице. Неделю уж промышляет где-то. Только зря ты на него так. Казак он добрый, а испытать новичков любит. Ты ж на Дону всего ничего, а Богдан и родился, и вырос тут, свое прозвание получил...
Ермак молчал, сосредоточенно слушал Ивана Кольцо. Думал, казаки тем и хороши, что своих не выдадут, не бросят в беде, стоят крепко за каждого. Может, потому и сильны станицы казачьи, не суются к ним ни крымцы, ни ногаи. Вспомнились ему и молодые князья, с которыми нес сторожевую службу. С теми он так и не смог сдружиться, и хоть в бою слушали его, исполняли все, что приказывал, но видно было, не по нутру это князьям. -- Так ты даешь согласие, или как? ~ вновь подал голос Кольцо. -- Казаки, что с тобой ходили в набег на ногаев, в один голос тебя требуют атаманом над дозорными ставить. Я же на стругах головным пойду. По рукам? -- и протянул ему узкую ладонь с массивным золотым перстнем на среднем пальце, продолжая вглядываться все так же пытливо.
Ермак покосился на уснувших прямо за столом Якова и Гаврилу, протянул было Ивану ладонь, но в последний момент спросил:
-- А что за дело? Кого воевать пойдем? Опять грабить, а потом улепетывать? Не по мне это...
-- Тебе, так и быть, скажу, -- Иван тоже глянул на спящих казаков, поднял пустую кружку, промолвил беззлобно: -- Все выжрали! -- подавил вздох и заговорил тихим голосом. -- Тут такое дело... Прознали мы от верного человека, что идет большой турецкий караван из Бухары...
При этом слове Ермак вздрогнул и переспросил:
-- Откуда, говоришь?
-- Из Бухары, -- Кольцо не придал значения его взволнованности, -купцы товары везут к туркам, а с ними еще знатные князья на поклонение к своим святым местам едут, где их пророк проживал...
-- Мухаммед, -- пояснил Ермак.
-- Да какая разница. Мухаммед или иной кто. Вот мы и хотим двух зайцев за уши ухватить -- караван пощупать и князей тех захомутать. Года два назад нескольких наших атаманов крымцы похватали спящими на переправе, да и продали бухарским купцам, а те их в свои края увезли. Вот и думаем наших атаманов на тех князей поменять.
-- Проще их в степи брать. Зачем струги?
-- Проще-то проще, да боюсь, умыкнут они к морю, сядут на суда, на каторги свои и поминай, как звали. А мы тут как тут, на стругах и подопрем их у бережка. Так по рукам?
-- По рукам, -- и Ермак без раздумья вложил свою пятерню, накрыв ей сразу узкую кисть Ивана Кольцо.
-- А вот и я... -- просунул голову в дверь Никита Пая, втащил, тяжело отдуваясь, огромный кувшин и поставил его на стол меж казаками.
Выступили двумя отрядами уже в конце недели, потратив много времени на сборы: проверяли струги, снасти, грузили провизию, не надеясь раздобыть что-то в пути. На стругах поместилось сотни две казаков под началом Ивана Кольцо. Есаулом к себе он взял Никиту Пана. С Ермаком конных казаков оказалось раза в два меньше, не более сотни. Там же были и Гришка Ясырь, Гаврила Ильин, Яков Михайлов и другие казаки, ходившие с ним в набег на ногаев. Своим есаулом Василий указал быть Михайлову, памятуя, что тот отличался от остальных и сметкою, и умением предугадать обстановку, выбрать удачное место для ночлега.
Казачки собрались на берегу провожать мужей и родных, стояли чуть в стороне, не мешая отплытию. Не было криков, плача, никто не бежал по берегу. Как бабы в русских деревнях провожают на заработки мужиков -- без вздохов и вскриков, так и казачки, давно привыкшие к проводам и расставаниям, не рвали душу, не сушили себя потоками слез, не голосили с надрывом, словно на похоронах.
Ермак, уже не раз наблюдавший казачьи проводы, попривык к спокойствию и мужеству, с которым казачки оставались у околицы станицы или на берегу реки, не хватали мужей за стремена, не заламывали руки, не падали без чувств. Но когда первый раз сам, оставаясь в станице, стоял среди пожилых казаков и наблюдал отбытие нескольких сотен в очередной поход, то показалось ему, будто едут те на праздник какой, столь веселы были все, не раздалось ни единого крика отчаянья. И сами казаки сыпали шутками, подмигивали женам, подругам, и те отвечали тем же. Только изредка вырывалось у кого-нибудь: "Григорий, береги себя, не балуй...", "Платочек мне присмотри там новый..." Словно мужики их отправлялись на базар за покупками, обещая через пару-тройку дней возвернуться обратно.
Евдокия так ни разу не нашла в себе сил выйти за околицу, чтоб, как все замужние бабы, проводить Василия, улыбнуться ему ласково на прощание, смотреть, как конники скроются за ближайшим курганом, и потом уже, вернувшись домой, терпеливо ждать и молиться за него. Нет, провожать выходила к воротам городка вдовица Алена, а Дуся оставалась, наревевшись накануне, в курене, хмурая, опухшая от слез, и тихо шептала вслед ему: "Василий, останься..." Но как он мог остаться? Или он не сам выбрал удел казака, чем-то напоминающий его прежнюю жизнь? Или он перестал быть воином и его не уважают другие казаки, не надеются на него, не верят ему?