Гномы всегда были крайне неприятным противником. Строясь фалангой, они шли плечом к плечу, первая шеренга и боковые колонны от земли до самых глаз прикрывались высокими прямоугольными щитами, над которыми возвышались лишь верхушки стальных, ничем не украшенных касок. Первый ряд выступал, зажав короткие копья под мышкой и выставив их сбоку от щитов, второй — положив свои копья с более длинным древком на плечи первого ряда, и они двигались мерно и монотонно, столь же аккуратные в войне, как и в работе. Поразить их в глаза или в руки мог бы, пожалуй, только эльфийский лучник.
Гномы стали теснить гоблинов. Отбиваться мечом, видя перед собой надвигающуюся стену из щитов, ощетинившуюся копьями, движимую единым слитным усилием, было бессмысленно, и оставалось только смещаться влево, но там уже стояли эльфийские копейщики, перестраивавшиеся быстро и с толком. Тех, кто пытался противостоять гномам, поднимали на копья или же просто валили наземь, и фаланга прокатывалась по ним. Удылгуб оглянулся на Рэя и пальцем описал над головой круг.
Рэй кивнул.
Против гномьего пешего строя тоже имелась уловка. Оставив небольшую группу сдерживать натиск эльфов с тыла, гоблины развернулись к мерно наступающим гномам лицом. У многих из них на поясах висели многозубые крючья с прикрепленной к специальному кольцу цепью. Их назначение было многофункционально: с ними гоблины ходили на абордаж, штурмовали крепости. Сейчас же, рассредоточившись в разных местах того подобия строя, что они еще ухитрялись сохранять, эти бойцы принялись раскручивать крюки над головой, в точности повторяя траекторию, с помощью которой объяснились их начальники. Запущенные вглубь гномьей фаланги, крючья намертво впивались в доспех или в тело, гоблины слаженно хватались по нескольку за цепь и выдергивали жертву из строя, тем самым образуя в нем бреши, куда тут же устремлялись их соратники, вооруженные менее дистанционным оружием: палицами, алебардами, мечами и топорами. Фаланга, встретив достойное сопротивление, замедлила свое неумолимое движение вперед, и закипела столь желанная для Рэя рукопашная, в которой эльфийские стрелки уже опасались бить чужих, чтобы не зацепить своих. Обнаруженная в трупе гнома эльфийская стрела вполне способна положить начало межнациональному конфликту. Эльфы, значительно уступая в физической силе, перешли к своему тайному оружию. Воздух наполнился метательными стрелками, его со свистом рассекали целые веера сюрикенов, брошенные из всех возможных позиций: из-за головы, из-под локтя, с поворотом. Рэй увидел, как, держась за лицо окровавленными лапами, из сечи наощупь выбирается слишком заметный Удылгуб. Стон досады вырвался у него, уж очень ценен был этот громила, но через секунду он забыл о нем, полагая, что сочувствию и сожалению — свое время. Весь склон холма, размытый дождем и истоптанный тысячами ног, превратился в грязную лужу, где, лязгая доспехом и вопя от злобы и боли, возились представители трех крупнейших народов Волшебной Страны.
Но трех оказалось мало. Фальшивый кустарник, маскирующий окоп, раздвинулся, и оттуда навстречу упорно ползущему вверх гоблинскому войску высыпали люди, до сих пор тихо сидевшие в своей засаде. Единственные из всех, кроме, пожалуй, гномов, они превосходили гоблинов чисто физической силой. Но и они не должны были помешать осуществлению плана Рэя, того, что был внутри другого плана. Настал черед использовать последний резерв. Не оборачиваясь, он потянулся вбок и немного назад:
— Нагинату! — и требуемое немедленно было вложено в его руку.
Нагината — японская алебарда — является оружием скорее защиты, нежели нападения. Сам замысел алебарды — в создании универсального оружия, симбиоза меча и копья, что допускает удары рубящие, колющие и дробящие. Она представляет из себя длинное копьевидное прочное древко, один конец которого украшает сложной формы жало. Его боковая часть скруглена, заточена и имеет форму лезвия топора, а верхней придана форма акульего плавника, она заострена и предназначена для колющих ударов и вспарывания. Оба конца нагинаты — рабочие, на противоположной от жала стороне древка укреплен шип. Нагината, как, впрочем, и все оружие, не предназначенное для поединков, не считается благородной, поэтому в Школах ее часто обходят вниманием, сосредоточивая его на кендо — искусстве боя на мечах. Приемы кендо — приемы поединка, высшего проявления войны. Мастер же нагинаты, работающий обоими ее концами, выстаивает против нескольких меченосцев. Так что Рэй брал не то, что дорого ценят, а то, чего требовала ситуация. Последним его козырем был он сам. Мастер нагината-до, он, право же, не знал, чего бы он не смог ею сделать.
Положив нагинату поперек седла, Рэй тронул ногами бока Расти и погнал его вперед, в самую гущу кипящего боя.
* * *
— Сам? — изумился Амальрик, глядя с холма вниз, на театр военных действий. — Но зачем? Почему он не применяет Могущество? Или применяет, а?
Он искоса взглянул на Джейн. Та покачала головой. Там, внизу, всадник на закованном в латы коне врезался в мешанину рукопашной, держа нагинату поперек седла и описывая восьмерки обоими ее концами. Гоблины приветствовали его воплем энтузиазма, а он пролагал себе дорогу, действуя своим универсальным оружием то как топором, то как копьем, то как дубиной, разбивая челюсти и черепа, вспарывая животы и подсекая поджилки, когда на это хватало времени, а чаще просто отпихивая тех, кто оказывался с ним рядом, подкованными железом сапогами, предусмотрительно вынутыми из стремян, отмахиваясь от наиболее назойливых латной перчаткой или же браслетом с шипами, бывшим при его точности и силе совершенно неотразимым орудием смерти. Кто-то попытался снять его с седла, метнув крюк, но Черный принц, не моргнув глазом, отбил его древком, а пущенный следом сюрикен вскрыл дерзкому горло. Стороннему наблюдателю, склонному к обобщениям, он мог показаться самой смертью, вышедшей в это поле за урожаем. Поистине видно было, где пролегал его путь, и неважно, кто не успел убраться с его дороги: эльф, гном или человек. Боевой конь изредка оскальзывался на мокрой траве, хрипел и гарцевал, кружа, словно в танце, и с какой-то непостижимой чуткостью вынося своего всадника из-под ударов. Право, после Рэя свободного пространства оставалось куда больше, чем после тролля.
— Этот парень недаром потратил свои годы, — охрипшим голосом сказала Джейн, следя за тем, как он в третий раз из конца в конец пересекает поле боя.
— Ты уверена, что он обходится без Могущества? — недоверчиво переспросил ее Амальрик.
— Я не знаю способа обратить Могущество в воинское искусство, — просто ответила она. — Он делает только то, что может в принципе делать обыкновенный человек. Ох, только обыкновенный человек так это делать не может.
Он вдруг исчез из виду, на минуту скрывшись среди кустов, и пара в шатре не успела даже встревожиться, как раздавшееся у входа ржание и конский храп чуть не оглушили их. Настал и их черед увидеть, каков был его второй, внутренний план, и для чего он берег Могущество. Он вырос на пороге шатра, отбросив ненужную нагинату, с обнаженным Листом в руке, и Могущество, с которого были сорваны все запоры и запреты, то самое, черное, неистовое, творимое в гневе, ворвавшись в шатер перед ним, затопило его, отшвырнув в сторону, под стол ничего толком не успевшую сообразить Джейн. Ему не нужна была та драка внизу, где гоблины, эльфы, люди и гномы убивали друг друга для отвода глаз. Ему нужен был Амальрик, оказавшийся перед ним на расстоянии вытянутой руки, стоявший замерев, с меловым лицом и черными безднами мудрых циничных глаз. Джейн попыталась подняться, отчаянно и наспех разблокируя собственное Могущество, чтобы опереться на него в этом слепящем вихре и нанести ответный удар, но опоздала.
Крошечный эльф даже не пошатнувшись принял весь этот удар на себя, повернув в сторону Рэя раскрытые чашами ладони соединенных рук, и молодой принц, только что без всякого волшебства разметавший по полю вражеское войско и поднявший свою почти разбитую армию, высокий, статный, могучий и неостановимый, как цунами, схватился одной рукой за голову, другой — за грудь, отшатнулся, оступился и упал бы, если бы совершенно машинально не ухватился за полог. Джейн врезалось в память его смертельно побледневшее лицо, ошеломленное, потрясенное лицо совсем молодого человека, у которого шутя взяли из рук победу, Голиафа, сраженного не принимаемым в расчет Давидом. Он не вышел, не выскочил, а, шатаясь, как смертельно раненый, вывалился из шатра, и за полотняными стенками тут же раздались возня и крики.