Однако в человеческом сообществе добиться такой слаженности и четкости никогда не удастся. Человек может быть разумным. Но его иррациональность гораздо ощутимее. На это обратили внимание столь крупные писатели, как Данте, Шекспир, Достоевский, и многие другие. Постепенно абсурдное, стихийное, бессознательное в человеке стало не менее очевидным, чем его способность быть человеком разумным. Австрийский психиатр З. Фрейд впервые в европейской литературе сделал неразумие человека объектом самостоятельного исследования.
Тезис о том, что именно разум является выражением человеческой сущности, оспаривается, вообще говоря, в истории философии с разных позиций. Например, христианский теолог IV–V вв. Августин Блаженный был убежден в том, что вся дохристианская философия чревата одной ересью: она превозносила власть разума как высшую силу человека. Но, по мнению Августина, сам разум — одно из наиболее сомнительных и неопределенных свойств человека, покуда он не просвещен божественным откровением.
«Разум не может указать нам путь к ясности, истине и мудрости, — комментирует эту версию антропологической философии мыслитель XX в. Эрнст Кассирер, — ибо значение его темно, а происхождение таинственно, и тайна эта постижима лишь христианским откровением. Разум у Августина имеет не простую, а скорее, двоякую и составную природу. Человек был создан по образу Божию, и в своем первоначальном состоянии — в том, в котором он вышел из божественных рук, он был равен своему прототипу. Но все это было им утрачено после грехопадения Адама. С этого момента первоначальная мощь разума померкла».[12]
Такова антропология, как она понимается и утверждается во всех великих системах средневековой мысли. Даже Фома Аквинский, обратившийся вновь к источникам древнегреческой философии, не рискнул отклониться от этой фундаментальной догмы. Признавая за человеческим разумом гораздо большую власть, чем Августин, он был, однако, убежден, что правильно использовать свой разум он может только благодаря божественному руководству и озарению.
Кассирер, я думаю, безусловно, прав, когда оценивает последствия этого воззрения в последующем развитии философии. То, что казалось высшей привилегией человека, приобрело вид опасного искушения. То, что питало его гордость, стало величайшим унижением. Стоическое предписание: человек должен повиноваться своему внутреннему принципу, чтить этого «демона» внутри себя, стало рассматриваться как опасное идолопоклонство.
Кассирер не только прослеживает развитие этой традиции. Он пытается проанализировать проблему по существу. Есть такие вещи, рассуждает он, которые не поддаются какому бы то ни было логическому анализу из-за своей хрупкости и бесконечного разнообразия. И прежде всего это относится к человеческому сознанию. Именно природе человека (запомним эту мысль!) присущи богатство и утонченность, разнообразие и непостоянство.
Как бы предостерегая от современных аналогий человека с машиной, Кассирер отмечает: математика никогда не может стать инструментом истинного учения о человеке, философской антропологии. Смешно говорить о человеке как о геометрическом постулате. И далее: философу непозволительно конструировать искусственного человека — он должен описывать его таковым, каков он есть…
Не должно конструировать… А его, человека, изо всех сил конструируют. И вот что парадоксально. Пытаются расчленить, смоделировать самое уникальное человеческое свойство, в котором вроде бы коренится его тайна — сознание. К какому авторитету обратиться? Ну хотя бы к Станиславу Лему. Вот отрывок из его романа «Мир на земле».
«Итак, искусственный интеллект подешевел, а новые поколения вооружений дорожали в геометрической прогрессии… Но мысль об уменьшении солдата до размеров муравья в XX веке могла появиться лишь в области чистой фантазии. Ведь человека не рассредоточишь и не сократишь в масштабе! Поэтому подумывали о воинах-автоматах, имея в виду человекообразных роботов, хотя уже тогда это было анахронизмом. Ведь промышленность „обезлюживалась“, однако же роботы, заменявшие людей на заводских конвейерах, не были человекообразными. Они представляли собой увеличенные фрагменты человека: мозг с огромной стальной ладонью, мозг с глазами и кулаком…»
Ум рождает безумие, интеллект — деформацию сознания. И это человек разумный? Полно, да можно ли считать разум коренным и уникальным свойством человека? Не демонстрирует ли он врожденную неспособность к рациональности, к трезвости? Идеал рациональности, который на протяжении многих веков питал западноевропейскую философию, сегодня испытывает серьезные потрясения.
Многие люди ищут средство жизненной ориентации не в науке и интеллекте, а в мифе, грезе… Вспоминаю выразительную аллегорию. Люди идут друг за другом, положив руку на плечо. А впереди — слепец… Не стала ли глупость поводырем человечества? Кстати, в современной психологии все чаще возникает догадка: не стоит ли рассматривать шизофрению как норму сознания? Многие зарубежные специалисты, работающие в сфере так называемой гуманистической психологии, доказывают, что то сознание, которое мы считаем нормальным и которым мы повседневно руководствуемся, на самом деле патология…
Да что там психологи! Попробуем реконструировать критику разума, как она реализуется, например, у французских «новых философов». Именно разум, по их мнению, как способность человека к отвлечению от реальности, имел в европейской истории по крайней мере отягчающие обстоятельства. Во всеохватывающих системах мысли разум стал роковой силой. Способность человека расчленять, препарировать обернулась бедствием.
Пожалуй, лучше всего об этом сказано у поэта Максимилиана Волошина:
По удачному выражению поэта, природа, одурелая от пыток, под микроскопом выдала свои от века сокровеннейшие тайны… Но человек продолжал накладывать табу на все, что не сводилось к механизму: на откровенье, таинство, экстаз…
Рациональная деятельность человека обнаружила себя как насильственная и злонамеренная, направленная на подчинение мира. Разум вообще материализуется в недвусмысленно агрессивную силу. Он не только захватывает личность изнутри, но и — помимо ее желания и участия — подчиняет извне. Он насильственно диктует ей свои неукоснительные истины.
Разум захватил уже не только мир индивидуальной души. Он покорил мир всеобщей истории. Нации сами воздвигли над собой «статую командора», которая в мирные, спокойные времена как бы стушевывается, позволяя народам веселиться у ее подножия, но грозно оживает в кризисные моменты, внезапно прерывая веселье и показывая свою истинную сущность.
Однако стоит ли воспроизводить эти эпатирующие нападки на человеческий разум? Возможно ли вслед за «новыми философами» оценивать способность человека мыслить как предательство человеческой жизни? Именно в акте мысли человек возвышается над условиями своего человеческого бытия. Но ведь конструирование человека по принципу машины, путем моделирования сознания действительно подрывает все истоки размышлений об уникальности человека.
Что же специфически человеческого останется в новом виде, который явит моделирующий потенциал сознания? Интеллект, интеллект, интеллект… Но разве человек только машина? Если даже сделать такое допущение, то следует, судя по всему, добавить, что человек не просто машина, а особая машина, которая благодаря своим свойствам умеет страдать, обнаруживать добросердечие, проявлять благородство, демонстрировать волю…
12
См: Проблема человека в западной философии / Под ред. П. С. Гуревича. — М., 1988. — С. 12.