- Ну, Огурцов, так где же витают твои мысли?
Я повернулся к ней. Долго, внимательно глядел на нее. Впервые в жизни. То есть впервые в жизни глядел на нее так долго и внимательно. Раньше, встретившись взглядом, сразу отводил глаза, словно чем-то перед ней провинился. И снова я - как бы со стороны смотрел, чужими глазами. Такая вот Мила... Стоит, улыбается, глаза хитрые. Хитрые... Все они одинаковы, ни одной верить нельзя. Ни в чем. Она уже сейчас, когда ей тринадцать лет всего, скрытная, неискренняя. Привыкла, что все возле нее крутятся, угождают ей. Тася, девчонкой, тоже точно такой небось была, нравилась всем, улыбалась, а потом выросла, с женатыми мужчинами целуется, ручкой из окна машет... Сам не ожидал, что отвечу так резко, презрительно:
- Тебе не понять!
- Это почему же? - сузила глаза Мила.
Меня уже понесло, тормоза отказывали. И выпалил, холодея от собственных слов:
- Потому что у вас у всех только одно на уме!
Я это не столько ей, сколько Тасе сказал, но ни единое мое слово вернуть уже нельзя было. Мила вспыхнула, несколько раз вдохнула и выдохнула, подыскивая, наверное, такие же обидные слова, но сказала лишь то, что чаще всего говорят разозлившиеся девчонки:
- Дурак!
Крутанулась на каблуках и, оттерев плечом застывшего в изумлении Саню, быстро пошла по коридору, еще более чем всегда прямая, с неприступно вытянутой шеей.
- Ну ты даешь, Мишка! - прыснул Саня.
Я посмотрел на него - не чужими, своими глазами и спросил:
- Что ты наплел вчера маме, когда она позвонила?
- Ну... что ты наплел, то и я. Что дело у тебя какое-то в парке.
Невозможный все-таки Саня человек. Не знаешь даже, смеяться или плакать.
- Ты слышал, что сейчас Милка сказала?
- Слышал, - хохотнул Саня.
- Так это она не про меня, а про тебя сказала.
Никогда бы не поверил, что человеческое лицо способно за долю секунды из блаженно расплывшегося превратиться в ошеломленно вытянувшееся. Как нарисованное в мультике.
Я повторил Милин маневр. Повернулся - и по прямой, словно не стоял на пути Саня и в упор я его не видел, замаршировал по коридору. Звуков Саниных шагов я за спиной не уловил. И для того чтобы представить себе, какими глазами смотрит он, остолбеневший, мне вслед, можно было не оборачиваться...
Начался второй урок, литература. Я сидел за партой туча-тучей, на Саню не взглянул ни разу. Как, впрочем, и он на меня, я бы почувствовал. О Миле же и говорить не имеет смысла. Я уже немного успокоился, обрел способность более или менее хладнокровно думать, рассуждать. И злился на себя донельзя. Это, наверное, самая досадная злость, когда казнишь себя за вылетевшие идиотские слова. Со мной такое не однажды бывало. Сорвешь на ком-нибудь плохое настроение, желчь выплеснешь, а потом еще хуже, еще черней на душе становится. И знаешь ведь об этом, наказывался не раз, а ничего с собой поделать не можешь, умней почему-то не делаешься...
Мила, может быть, просто пошутить хотела, настроение мне поднять. Увидела, что торчу один у окна, не в духе, подошла ко мне, передразнила приставучую Ольгу. И какое Мила вообще имеет отношение к Тасе, почему должна отвечать за нее? Теперь наверняка даже в сторону мою не посмотрит - этого, что ли, добивался? И на Саню зря напустился. Он, значит, дурак, а я, убежавший от него вечером в парке «по делу», очень умный. Еще и Милу к этому зачем-то приплел. Сказанул бы ему от своего имени - он бы и внимания не обратил. Мы с ним друг другу и похлеще «дурака» говаривали. Всё одно к одному...
Несколько раз я перехватил настороженный взгляд Полины Матвеевны. Она - не Ольга Георгиевна, не станет спрашивать перед всем классом, где витают мои мысли, но точно заметила, что настроение у меня поганое, чем-то удручен я и подавлен.
Полина Матвеевна мне всегда нравилась. И знал ее столько, сколько самого себя. Она и сейчас к нам приходит, но редко, когда-то день через день бегала. Я к ней теперь - только по имени-отчеству, а раньше Полинкой звал, как мама с папой. Она вместе с мамой в институте училась, неразлучными подружками были. У нас фотографий студенческих, где они вдвоем, целый альбом. Затем как-то отдалились они, мама в техникум преподавать пошла, Полинка в школу, реже стали видеться. Но, вероятно, не только в этом дело. У мамы я родился, потом Ленка, заботы семейные, а Полинка замуж так и не вышла. Но когда я маленьким был, часто гуляла она со мной, в парк водила, в кино, книжки мне читала. Много читала, особенно стихи. У нее удивительная память - наизусть их помнит несчетное количество.
Бабушка - она тогда с нами еще вместе жила - сказала маме, что Полинка реже к нам ходить стала, потому что в папу влюблена. Мне лет семь было, они на кухне разговаривали, а я в коридоре возился и все слышал. Еще, помнится, я поразился, что кто-то, кроме мамы, может любить папу. А мама рассмеялась и ответила непонятными мне словами: «кесарю кесарево» А потом добавила, что сомневается, будто Полинке может что-нибудь или кто-нибудь нравиться больше чем ее любимая поэзия.