Да, Полина Матвеевна мне всегда нравилась, и раньше, и сейчас. Если б не она, я бы, может быть, никогда не полюбил стихи, и сам писать не начал бы. Я и дневник по ее совету завел, где не только стихи свои записываю, но и события всякие. Не для того только чтобы не забылись они, а чтобы, как Полинка говорила, уметь письменно излагать свои мысли, навык приобретать. Что нормальному, думающему человеку это совершенно необходимо. Так и сказала: нормальному и думающему. У меня родители оба филологи, в доме полно книг и журналов, только и разговоров - где, когда и что напечатали. И гости почти все такие же: обсуждают, спорят, цитируют. Я, можно сказать, среди книг вырос, но все-таки убежден, что любовью к ним обязан в основном Полинке, Полине Матвеевне. И первые свои стихи показывал ей, а не маме с папой.
В нашей школе она появилась в прошлом году, перешла из другой - с директором, я знал, там не поладила. Не от нее, понятно, узнал, от мамы. И несколько растерялся, когда она вдруг стала моей учительницей. Думал, она поговорит со мной, подскажет, как мы теперь должны держаться друг с другом. Но ничего подобного не произошло. Ни словом, ни взглядом она ни разу не дала понять, что у нас какие-то особые отношения, вела себя обычно, ровно, как со всеми прочими. Я звал ее по имени-отчеству, и она, когда оставались мы одни, с глазу на глаз, не предлагала называть ее, как прежде, Полинкой. Да я бы и не смог.
Я был старостой ее литературного кружка. Но это не она меня назначила - ребята выбрали. У нас ни один школьный кружок толком не работает, а к ней ходят. Потому что интересно. Рассказывает она - заслушаешься, просто волшебство какое-то. И нас она умеет завести, раззадорить - чтобы спорили мы, свою точку зрения отстаивали. Многие сочинять стали, даже Саня пару раз приходил. Но самых сокровенных стихов своих я при посторонних не читал, стеснялся - отдавал ей заветную тетрадку, другую, конечно, не дневниковую, и ждал, когда в опустевшем классе она прочитает. И каждый раз волновался, томился, боялся ее разочаровать. А Полина Матвеевна хвалила меня, радовалась каждой удачной строчке.
Я, вообще-то, догадывался, что не так уж хороши мои стихи - было с кем и с чем сравнивать. Что она поощряет меня, чтобы я не перестал их писать. Давно ведь известно: если тебя хвалят, появляется желание сделать еще лучше, еще больше. И наоборот. Особенно четко я ощущал это, когда она советовалась со мной, как что-либо изменить, поправить. Или - совсем редко - выбросить.
- Тебе не кажется, что так будет симпатичней? - осторожно спрашивала она. - Как ты считаешь?
Но были, были мои стихи, которые в самом деле, я же видел, чувствовал это, нравились ей, доставляли удовольствие. Не так уж, как мне хотелось, часто, но все-таки, и тогда не было человека счастливей меня.
Если бы не Полина Матвеевна, я, возможно, не узнал бы, что есть такие удивительные поэты как Фет, Клюев, Гумилев, Хармс, чьи фамилии даже не упоминались нигде никогда. Верней, узнал бы потом, конечно, но читать вряд ли стал бы. К тому же не просто читать, а так, как научила меня она.
Полине же Матвеевне я обязан еще одним событием в своей жизни. Это благодаря ей я почти на год старше большинства одноклассников. Я родился 13 сентября, был маленького роста, худющим, до дикости застенчивым, и она уговорила маму с папой отдать меня в первый класс на год позже. Чтобы я не комплексовал. И это меня потом здорово и не однажды выручало, хотя уже к шести годам я неплохо умел и читать, и писать. В школе, даже в первом классе, свои законы и правила, и не сладко приходится тому, кто не как все. Папа, кстати, недавно сказал, что они тогда сваляли дурака, не подумали об армии. Но это когда еще случится, к тому времени, может, и армия никому не понадобится, не с кем воевать будет, мы ведь теперь с Америкой чуть ли не лучшие друзья.
Полина Матвеевна нравилась мне, а я - это тоже всегда чувствуется - ей. И знала она меня хорошо. Куда уж лучше - чуть ли не с первого дня жизни, из роддома с папой и бабушкой меня забирала. Она сразу поняла, что у меня сегодня какие-то нелады, посматривала неспокойно. А я, перехватив раз-другой эти ее взгляды, вспомнил вдруг давние бабушкины слова, сказанные маме на кухне. И впервые, хотя столько лет прошло, проникся их смыслом. Проникся - и еще больше настроение испортилось. И не играет роли, проявляла Полинка это как-нибудь или не проявляла, знал об этом папа или не знал. Она ведь лучшая, со школы еще, мамина подруга, пусть и реже они теперь стали встречаться. Впрочем, как-нибудь, наверное, все-таки проявляла, иначе как бы об этом догадалась бабушка? И почему смеялась тогда вместо того, чтобы возмутиться, мама? При чем тут кесарь? Взрослый, недоступный мне мир? Но я уже и сам давно не Ленка с косичками. Я «Анну Каренину» читал, «Мастера и Маргариту». Мама против была этого чтения, говорила, что лишь испорчу себе впечатление, от возраста никуда не денешься, все равно придется потом перечитывать, никому такая ломка не нужна. Хуже того, буду считать, что я это уже читал, возвращаться не стану. Папа же полагал, что это даже необходимо, и я уже достаточно взрослый, чтобы самому решать. Не понравится, не увлечет - брошу просто, и трава не расти, любой опыт полезен. А я все хорошо, как надо понимал. Не удивлялся, к примеру, что Маргарита бросила своего хорошего, любящего, умного мужа и сбежала к неудачливому, странному Мастеру. Радовался, что нашли они друг друга.