- Спишь? - спросил папа.
Я не ответил. Всё, казалось бы, ясно: если не отвечает человек, значит, спит. Но он приблизился, положил мне ладонь на лоб. Ту самую ладонь, которой лапал он Тасю. Руку, еще хранившую, возможно, тепло Тасиной кожи...
Как это произошло - сам не понял. Мгновение назад ни о чем подобном и не помышлял. Схватил папину руку и отбросил:
- Не трогай меня!
- Ты что, Миша? - поразился он.
- Ничего! - Меня понесло. - Не трогай меня! И... И уходи!
Притворяться спящим не было уже необходимости. Я отчетливо видел всех троих - папу, маму и подоспевшую Ленку. Папа, к моему удивлению, не возмутился, не рассердился. Обменялся взглядами с мамой, осторожно произнес:
- Ты хорошо себя чувствуешь? Голова не болит?
Ах, вот оно что. Он, выходит, решил, что у меня с головой не все в порядке. За ненормального меня принял. Сам-то нормальный - целуется с Тасей средь бела дня, любой увидеть может, цветы дорогие дарит ей! Сдержаться, не нагрубить ему еще раз выдержки моей не хватило.
- Уходи, - повторил я угрюмо. - Пусть мама со мной посидит. И Ленка.
Выпалил это - и снова зажмурил глаза, теперь уже в ожидании соответственной папиной реакции. В наступившей космической тишине хлюпнула носом Ленка.
- Мишенька... - упавшим голосом сказала мама. - Да что с тобой? - Метнулась к двери, щелкнула выключателем.
Свет вспыхнул ярко, пронзительно ярко, даже сквозь приспущенные веки почувствовал. До дрожи стиснув под одеялом кулаки, я раскрыл глаза и уставился на папу. Он - на меня. Какое-то время мы испытывали друг друга, затем он сказал маме и Ленке:
- Выйдите на минутку, оставьте нас одних.
Спокойно проговорил, негромко, но так, что они сразу же, звука не издав, вышли из комнаты. Когда дверь за ними закрылась, папа сел на краешек моего дивана и еле слышно спросил:
- Ты хочешь мне что-то сказать? - Не дождавшись моего ответа, продолжил: - Не держи в себе, это всегда хуже.
Я молчал. А что мне оставалось? Признаться, что я следил за ним и Тасей, видел их в беседке в чужом дворе? И как можно вообще о таком говорить с папой? А он, можно было не сомневаться, все-таки заподозрил неладное, занервничал. Или просто на воре шапка горит?
- Ладно, - устало вздохнул папа. - Не хочешь - не надо, твоя воля. - Резко, пружинисто встал. - Маму позвать?
Я лишь кивнул - голос не повиновался мне. Но уже не хотел, чтобы и мама приходила. Недавнее возбуждение сменилось вялостью, безразличием, и по-настоящему, непритворно потянуло в сон...
- Не волнуйся, я здоров, - сказал я севшей там же, где недавно сидел папа, маме. - Только не спрашивай меня ни о чем, пожалуйста. Спать очень хочется... - Уткнулся лицом в теплую мамину ладонь и с наслаждением сомкнул тяжеленные веки...
Среди ночи я проснулся. Разбудили меня громовые залпы - гулкие, раскатистые. Грохотало так, что весь дом, казалось, содрогался. Я встревожился, что Ленка тоже может проснуться, испугаться, подошел к ней, наклонился, прислушался к ее дыханию. Ослепительно полыхнула молния, вырвав из темноты бледное Ленкино лицо с темными ресничками и маленьким полуоткрытым ртом.
Я вернулся к окну, засмотрелся на грозу, зябко охватив себя накрест руками. Дождь еще не шел, только собирался. Чернота за окном шевелилась, ворочалась, копя силы для нового громового взрыва. Но вот расколола небо длинная ветвистая молния, синеватая, призрачная, страшная, высветила бугристые глыбы туч. И сразу что-то там наверху оглушительно треснуло, лязгнуло, точно налетели друг на дружку огромные вагоны, груженые чугунным ломом. Потом еще раз, еще, сверкало, грохотало, и чудилось, что не будет этому конца, никогда не вернутся на землю мир и покой. Я боялся включить свет, чтобы не разбудить Ленку, жалел, что не могу описать эту дикую красотищу в дневнике, старался не упустить, не забыть ни одного мгновения, чтобы попытаться потом запечатлеть все на бумаге, словами.
В одну из коротких пауз я уловил за дверью тихие шаги. Успел юркнуть в постель и накрыться. Вошла мама, склонилась, как я, над Ленкой, прислушалась. Потом коснулась ее лба губами, поправила одеяло и двинулась ко мне. Я лежал неподвижно, ждал. Ждал, когда и до моего лба дотронутся ее губы...
Дверь за мамой неслышно закрылась, а я еще долго лежал, не шелохнувшись, отмякая, оттаивая. Посветлело, полегчало на душе. Пока есть мама, никакая гроза не страшна. В прямом и переносном смысле слова. А папа... Что ж папа... Если на то пошло, мы и без него проживем. Плохо, но проживем. У нас почти у половины ребят или нет отцов, или неродные. Я могу телеграммы разносить, как Юрка Баландин из нашего класса. Или продавать что-нибудь стану, как другие пацаны, сейчас это обычное дело, машины мыть на перекрестках...