Маму мне сделалось вдруг жаль едва ли не сильней, чем себя. Ее темные глаза, увеличенные стеклами очков, казались выпуклыми и круглыми.
- Конечно, - я тоже изобразил улыбку, - я обязательно скоро поправлюсь, ты только не переживай. Подумаешь, больница!
Я смотрел на нее, уходившую от меня по коридору, маленькую и тоненькую будто девчонка, томился...
В моей комнате стояли четыре кровати. Комнаты здесь назывались палатами, а кровати - койками, как в пионерском лагере. Три пацана, соседи мои, никакого интереса собой не представляли - мелюзга, самому старшему и десяти, наверное, нет. Я глянул на них мельком, забрался молча под одеяло и уткнулся в прихваченного из дому «Золотого теленка». Перечитывать его могу бесконечно, и каждый раз все так же смешно. А здесь, сейчас, ему вообще цены не было, единственная, можно сказать отрада. И еще - что возле окна положили, не так тоскливо будет. Пожалел лишь, что дневник свой не взял, времени свободного тут девать будет некуда, посочинял бы. Да и не мог его взять, мама бы увидела. Но ничего, пообещал себе, потом обо всем этом обязательно подробно напишу, такого ведь в моей жизни еще не было. Знал бы я, чем обернется для меня эта больница...
День клонился к вечеру, никто из врачей больше ко мне не подходил. Заглянула чем-то недовольная медсестра, дала мне две таблетки и ушла. Никакой капельницы мне не делали, мог бы преспокойно переночевать дома с этими же таблетками. Спал я плохо, все не мог удобно устроиться на новом, чужом месте, да и мысли одолевали безрадостные, вялые.
Разбудил меня веселый, звонкий голос:
- Просыпайся, засонюшка, царство небесное проспишь!
Я раскрыл глаза и увидел склонившуюся надо мной улыбавшуюся женщину в белом халате и высоком колпаке. Верней, не женщину, а девушку, совсем еще молоденькую и очень красивую. Она протянула мне градусник и сказала:
- Температуру измерять умеешь?
Пацан на кровати у двери гнусно хихикнул. Я обиделся. За кого она меня, в самом-то деле, принимает? Но выяснять отношения не стал, хмуро ответил:
- Умею. - И сунул градусник под мышку.
- Что-то ты не в духе пробудился, - не переставала улыбаться сестра. - И совершенно напрасно. Смотри, - кивнула на окно, - какое утро сегодня хорошее! Тебя Мишей зовут? - Ладонь ее легонько прошлась по моим волосам.
Я весь напрягся. Зачем она из меня посмешище делает, по головке гладит, как маленького? Хорошо, подлиза-пацаненок опять не засмеялся. Но снова - выбирать не приходилось - я сдержался, пробурчал:
- Мишей.
- Миша Огурцов?
- Огурцов.
Еще одна моя печаль. Не повезло мне с фамилией. Папа - я с ним как-то беседовал об этом - смеялся. Прекрасная, мол, фамилия, лучше не бывает. И вкусно, и полезно, и оригинально. Не зря же говорят, когда похвалить хотят, что выглядишь как огурчик!
- А тебя, - спросил я у него, - тоже огурцом звали, когда ты маленьким был?
- Еще как! - неизвестно чему обрадовался папа. - Вовкой - огурцом!
Но он не переубедил меня. Огурец - он и есть огурец. Зеленый и смешной. Огурчики, помидорчики... Правда, Сане, дружку моему, еще похлеще досталось: у него фамилия Толстиков. Только мне-то от этого не легче. Может быть, сестра потому и улыбалась, что фамилия моя развеселила ее? И загадал про себя: если остряк у двери опять захихикает, разберусь с ним потом.
- А меня Тася зовут, - сказала девушка. - Запомнишь?
Вот это мне ужасно понравилось. Что не тетя Тася, не Таисия какая-нибудь Ивановна, а просто Тася. Сразу дала понять, что мы с ней вроде как на равных, хоть я здесь всего лишь больной шестиклассник, а она лечит меня, медицинской сестрой работает.
- Запомню, - ответил я и тоже улыбнулся.
Тася раздала всем термометры и вышла из палаты. Пацан у двери оказался очень разговорчивым, сходу начал рассказывать, какой сон ему приснился. На какую-то хитрую планету он летал, с инопланетянами встречался. Врал, конечно, клоуна из себя строил. Я не вмешивался, вообще делал вид, что не слышу, - много чести. Лежал - и белый потолок разглядывал, словно ничего интересней для меня нет.
Вскоре Тася вернулась, смотрела у каждого температуру и записывала в блокнотик. Ко мне подошла последнему.
- Много набежало? - спросил я.
- Тридцать восемь и три, уже полегче. Ты молодчина. - И снова провела по моим волосам.