- Не какие-то! - обиделся я. - Да они, если хочешь знать, в десять раз дороже стоят! С первого класса собираю, не абы какая коллекция!
- Вот и продавай дороже, при чем тут я? - Саня пожал плечами и оглянулся на школьные ворота. - Сейчас математика, Ольга припрется.
- Значит, не выручишь?
- Да как же я тебя выручу, странный ты тип! - снова дернул плечами Саня. - Марки - это не по моей части.
- А что по твоей части?
- Ну... - замялся он, - разве так сходу скажешь... Если б вещь какая-нибудь, фирмовая или типа такая...
- Велосипед мой хочешь? - рубанул я.
- За полторы сотни? - В Саниных глазах появился интерес.
- Офонарел, что ли? Да он еще в прошлом году, до подорожания, почти вдвое больше стоил!
- Ну, стоил, - шмыгнул носом Саня. - А сейчас не прошлый год. И не новый он у тебя, бэушный, ты на нем до самого снега гонял, передняя вилка погнутая.
Самое смешное, если можно это назвать смешным, что я не удивлялся, не ужасался, в глазах у меня не темнело от возмущения. Даже интересно стало - мы же с ним еще в один детский сад ходили.
- И ты купишь его у меня за сто пятьдесят рублей?
- А чего? - очередной шмыг носом. - Куплю, если продашь.
- А что отцу скажешь? Он денег не даст, у тебя ведь есть велик.
- Даст. - Саня быстрым, почти неуловимым кошачьим движением облизнул пересохшие губы. - Объясню - и даст.
Из школы донеслась приглушенная трель звонка. Саня дробно застучал каблуком, мне почудилось, что я слышу тихое потрескивание - это рвалась на части его взбаламученная душа.
- Ладно, - сказал я. - Только прямо сейчас, не откладывая.
Саня метнулся к школе, но сразу притормозил, вернулся:
- Ольга заарканить может. Я сумку потом заберу, после уроков. Пошли.
- Куда? К отцу на работу?
- Не, домой. Я знаю, где мать деньги прячет. Кстати, ты не забыл, что должен мне рубчик за кино?
Саня оказался неожиданно тактичным - помалкивал. Напрасно я боялся, что будет приставать с расспросами и вообще молоть языком, доказывая - мне? себе? - что ничего особенного между нами сейчас не произошло, вообще говорить не о чем. Но зайти к нему я отказался. Буркнул, что схожу за велосипедом, встретимся возле моего дома.
Велосипед, смазанный мною на зиму и завернутый в старую простыню, хранился на балконе. Если б не моя болезнь и не закрутившаяся после нее карусель, давно бы гонял на нем. Я выносил его из квартиры, как гроб родного мне человека, только слез и венков не доставало. Саня уже ждал меня внизу. Придирчиво оглядел моего преданного, оба смысловых значения подходили, друга, колупнул зачем-то краску на раме, помял спущенные шины и спросил:
- А насос где? И бардачок с инструментами?
- Потом отдам, - с трудом удерживаясь, чтобы не пнуть его, как ту сигаретную пачку, ответил я. - Забыл.
- Без булды?
- Зачем они нужны мне, если велика нет?
Он полез в карман, вынул три пятидесятирублевки, протянул мне. Новенькие, зеленые, хрустящие - в жизни таких и столько в руках не держал. Саня по-хозяйски ухватился за руль, было видно, что немалых трудов ему стоит прятать довольную улыбку.
- Рубчик, так и быть, прощаю. Или когда-нибудь потом меня в кинушку сводишь. А зачем тебе столько денег? Темнила ты, Мишка! Ох и влетит же тебе, когда дома узнают!
- Не твоя забота. Получил свое - и радуйся, хорёк.
Какое впечатление произвели на него мои слова, я не увидел - тут же развернулся и пошел прочь, стискивая в кулаке смявшиеся бумажки.
- Сам хорёк! Огурец маринованный! - угодил мне в спину Санин голос, но я - как не слышал.
В билетных кассах к каждому окошку стояла очередь, я стал в хвосте одной из них. Двигалась она невыносимо медленно, а когда я наконец приблизился к заветной цели, получил очередной удар. Оказывается, в предварительных кассах не продают билеты в день отъезда, нужно ехать на вокзал...
Я не раз бывал на железнодорожном вокзале, обычно летом, когда ездили отдыхать, но впервые очутился здесь один, без родителей. Народу видимо-невидимо, и детей любого возраста тоже, но меня не покидало ощущение, что в любую минуту кто-нибудь может подойти, спросить, что я тут делаю. Билетных окошек, как и в предварительных кассах, было несколько, я на всякий случай узнал у симпатичного старика в очках, где продают билеты в Москву, чтобы снова не промахнуться. Пристроился за спиной высокой, светловолосой, чем-то напоминавшей Тасю девушки, руку с деньгами из кармана не вынимал.
На вокзале, в зале ожидания, куда интересней, чем в городских кассах. Снуют туда-сюда люди с поклажей, толпятся у киосков, прилавков, игральных автоматов, спят на стульях в самых живописных позах, едят, пьют, читают, смеются, ссорятся. И одеты по-разному: кто в зимней одежде, в теплых платках, шапках, кто вообще по-летнему. Очень почему-то много мужчин кавказского вида - небритых, гортанно говорящих, в своих знаменитых аэродромных фуражках. А в углу - настоящий цыганский табор с шумными, вертлявыми, чувствующими себя здесь как дома чумазыми ребятишками. И над всем этим - протяжный голос из динамиков: какой куда поезд прибывает, какой откуда отправляется, какой опаздывает. И не впервые поразило меня, какой гнусавый, зачастую неразборчивый голос у дикторши, словно специально, с неведомой какой-то целью, подбирают таких. Или, может, не в них проблема, а в динамиках?