Очередь и здесь продвигалась в час по чайной ложке, но ожидание не было настолько, как в городских кассах, тягостным. И вдруг все остальные проглотила мысль, что билетов на Москву сегодня может не оказаться, туда ведь многие едут, а поездов мало. Еще и в предварительных кассах разбирали. Мысль просто убийственная. Тогда я пропал. В полном смысле слова. Что Ольга непременно вечером позвонит - не самая большая беда. И что могут заметить пропажу велосипеда с балкона - тоже, можно как-то выкрутиться, что-нибудь придумать. Но что Тася, сомневаться не приходилось, расскажет папе о нашем с ней разговоре в больнице - это уже беда настоящая, впору снова чердаки-подвалы искать. Выбора, однако, не было, изменить что-либо - не в моих силах, оставалось только ждать и надеяться до последнего. Настроение, и раньше далеко не лучшее, испортилось вконец. Ни цыгане уже не интересовали, ни все остальное...
Но вскоре мое угасавшее внимание привлекла ватага ребят, с криками и смехом ввалившаяся в зал. Пять пацанов и две девчонки. Немногим старше меня, лет по шестнадцать-семнадцать. Явно стараясь притянуть к себе взгляды, громко ржали, матерились - наглели, одним словом. Девчонки, обе худые, патлатые, в куртках и джинсах - подхихикивали. И странно получалось - никто их словно не замечал, ругани их будто не слышал, и даже когда они, облепив подоконник, закурили - не сделал им замечание. Никто не захотел с ними связываться. Тот понравившийся мне старичок в очках, негодующе бормоча себе что-то под нос, ушел из зала. Я поискал глазами - бродивший тут раньше милиционер куда-то исчез...
«Комсомольская правда» - в нашей семье любимая газета, давно выписываем. В последний год я тоже ее почитываю, особенно вторую страницу. Там сейчас много пишут о всяких неформалах, группировках, тусовках; педагоги, ученые, журналисты, писатели спорят, анализируют. Всё пытаются дознаться, почему подростки такие нынче пошли, что это за поколение такое растет. И по телевизору та же история, передача за передачей: отчего это пацаны такие безбашенные, неуправляемые. Столько написано, столько наговорено, а о самом главном никто и не заикнулся. Даже мне, шестиклашке, ясно, неужели они, специалисты, не доперли? Это девчонки во всем виноваты. Это девчонки считают «несовковыми»,правильными парнями тех, кто ведет себя «круто», плюет, чтобы другого, похлеще слова не употребить, на всё и на всех. Они таких любят, восхищаются, позволяют им много, для остальных прозвище обидное придумали - «ботаники». Разве базарили, выделывались бы так ребята на подоконнике, если бы не подхихикивали, не балдели, вид по крайней мере такой не делали, эти девчонки? Во мы какие, мы другие, не вам, стаду бараньему, чета. Глядел я на них, раздражался, ненеавидел.
Всему на свете приходит конец, вот и девушка впереди меня прильнула к кассовому окошку. Я услышал, что билет ей нужен в Москву, и затаил дыхание. Билет ей выписали, но кассирша перед этим подозрительно долго с кем-то переговаривалась по телефону, хмурилась, качала головой. Купейных мест, сказала, нет, в плацкартном вагоне только боковая полка осталась. Неужели последняя? Едва дождавшись, пока девушка отойдет, я ткнулся лбом в прозрачную перегородку над окошком и выпалил:
- Один до Москвы, плацкартный. - И тонюсеньким, попрошайническим голосом добавил: - Пожалуйста.
Кассирша, немолодая, с густо подведенными глазами женщина, несколько томительных секунд разглядывала меня, потом произнесла:
- Кому это ты билет берешь?
- Бабушке, - быстро ответил я. - Она совсем старенькая, больная, еле ходит.
- Надо же, - ее толстые накрашенные губы растянулись в улыбке, - какой внучок заботливый. Не перевелись еще, молодец, мальчик. Придется твоей старенькой бабушке нижнее местечко поискать...
Часы на вокзальной башне показывали без четверти два. Ленка уже дома, надо будет собраться так, чтобы она ничего не заподозрила. Надежней всего покормить ее - и отправить гулять. А еще - Мила, повидаться с ней. И письмо маме написать...