- Тогда... что же? - Я совсем уже плохо соображал.
- Ты не должен, не имеешь права так жестоко поступать с мамой. Ей сейчас и без того тяжело, а ты еще добавляешь. Двух таких сильных ударов ей просто не выдержать, неужели не понимаешь? Если ты действительно маму любишь и жалеешь.
- Но-о... - растерянно затянул, - как же я... после всего... вот как я домой вернусь? Я ведь...
Многое хотел сказать. Что не смогу я показаться маме с папой на глаза, что в самом деле дурачком стану выглядеть, что - самое невыносимое - должен буду как-то объясниться, открыть маме всю правду... Но почувствовал, что разревусь, если еще хоть слово произнесу.
- Не бойся, Мишенька, я с тобой полечу, - попыталась успокоить меня бабушка. - Я все на себя возьму, ты не отчаивайся. Я вообще сейчас должна быть там, с твоей мамой. Вот только...
- Что - только? - с надеждой спросил я.
- С деньгами сейчас у нас не очень, совпало так неудачно. Но ничего, как-нибудь выкрутимся, займем, потом раскрутимся. Дедушка вернется, что-нибудь придумаем. И пожалуйста, Миша, не надо больше об этом. Мы еще поговорим с тобой, обязательно поговорим. Но не теперь. Дай отдышаться.
- Да! - Я уже не стеснялся слез. - Вы все меня дураком называете! Все умные, один я дурак! А что мне было делать? Пусть бы все так и дальше шло? Все хорошо, все прекрасно, не лезь, куда не надо, да?
Бабушка притянула меня к себе, усадила рядом, обняла, заплакала вместе со мной. И принялась, как в детстве, потихоньку раскачивать меня, баюкать, едва слышно приговаривая:
- Ну моя сыночка, ну моя маленькая...
И я действительно ощутил себя маленьким, слабеньким, беззащитным. Прижался к ней, чего даже с мамой давно себе не позволял, обмяк, затих. Потом спросил:
- Бабушка, я в самом деле дурак?
- Нет, Мишенька, не дурак. - Я не видел ее лица, но по голосу понял, что она улыбается. Невесело, но улыбается. - Ты очень впечатлительный, эмоциональный человек, даже не скажешь сразу, хорошо это или плохо. Но поэту, наверное, иначе нельзя. Ты ведь еще пишешь стихи? Мама говорила мне, что Полинка тебя хвалит, а это дорогого стоит. Просто дети не должны вмешиваться в дела взрослых, неужели тебе никто никогда не говорил? Папа с мамой сами разберутся, ты только все усложнил, даже не представляешь, как...
- А ты бы, - последняя моя, вымученная попытка, - что делала на моем месте? Если бы узнала, видела и слышала все, как я?
- Мне это еще предстоит, - вздохнула бабушка. - Когда вернемся. Но уж рубить, как ты, с плеча, не стану...
Вернуться мне придется, в этом я уже не сомневался. Единственный просвет: не одному, с бабушкой. Но как плохо всё... Как всё беспросветно, безобразно плохо...
Мы молчали. И не потому только, что бабушка просила меня не говорить больше о папе и Тасе. Ни сил уже не осталось, ни желания, чувствовал себя до самого донышка вычерпанным, опустошенным. Жестянка... Если бы бабушка пожила с нами подольше, не оставляла меня с папой и мамой наедине... Зачем она только вообще от нас уехала? Зачем ей этот почечный Герман Петрович с железными зубами, зачем бросила нас из-за него, укатила в такую даль? Может быть, останься она с нами, ничего похожего не произошло бы... В конце концов, ко мне в больницу приходила бы она, пока мама с радикулитом, не стал бы папа отпрашиваться с работы...
Не следовало касаться этого, сейчас тем более, но я - опять тормоза отказали - не удержался:
- Зачем ты бросила нас? Неужели тебе какой-то старый, чужой дед дороже, чем мы? Так с тобой хорошо было, и папа бы... наверное...
Ее ладонь на моем плече замерла, напряглась.
- Я не смогу тебе это объяснить. Ты еще слишком маленький.
- Вот спасибо! - Я заставил себя рассмеяться. - А то все говорят, ты уже большой, ты уже взрослый, ты уже должен понима-ать!
- Ну что ж, - без выражения произнесла бабушка. - Возможно, ты и прав. Считаешь, что мы с Германом Петровичем такие старые, что не имеем уже права на личную жизнь, на любовь?
- На любовь?! - хмыкнул я.
- На любовь, - тем же бесстрастным голосом повторила бабушка. - Неужели ты думаешь, что в каком-либо ином случае решилась бы я на такой шаг? А еще, что не менее важно, я ему необходима. Он одинокий, не очень здоровый и не очень удачливый человек...
- Неудачливый, а «москвич», однако, купил! - Ну что за язык у меня, вечно ляпаю всякую чушь, потом самому противно.
Но бабушка осталась невозмутимой.
- Купил. Как инвалид войны. Только не себе, а сыну, и не за свои деньги, не на наши же пенсии. Вот выпросил у него в Москву за тобой съездить. А сейчас, между прочим, поехал отдавать. На другой конец города, обратно своим ходом. Еще вопросы будут?