Я непонимающе поглядел на него - и вдруг до меня дошло. Бабушка, кроме всего прочего, еще просто боится лететь, и Герман Петрович об этом знает, жалеет ее. Я и тут постарался.
- Бабушка, - спросил у нее, - а ты раньше когда-нибудь летала?
- Господь миловал, - невесело усмехнулась она. - Я и сейчас ни за что не решилась бы, да каждый час дорог.
Кое-чему я уже все-таки немного научился: не задавать лишних, дурацких вопросов. Хотя очень хотелось выяснить, почему стал дорог каждый час, что изменилось бы, поедь мы на поезде, истратив на каких-то полтора десятка часов больше. Может быть, ей известно что-то такое, чего я не знаю? Но откуда? Из телефонного разговора с мамой?..
Голос из динамика объявил, чтобы пассажиры нашего рейса выходили на посадку. Герман Петрович проводил нас только до выходных стеклянных дверей, дальше провожающих не пускали. Бабушка обняла его, всхлипнула:
- Ты же знаешь, Герочка, иначе нельзя было! Не сердись, ладно?
Но я смотрел не на нее - на него. Глаза Германа Петровича увлажнились - вот-вот сам расплачется. Что, все-таки, нашла в нем бабушка мужественного? Часто моргая, он гладил ее по волосам, по спине, бормотал ей что-то на ухо, но я, кроме «с тобой» и «без тебя», ничего не разобрал. А бабушка одновременно с ним все говорила, говорила без остановки - чтобы берег себя, не ел всухомятку, ног не промочил... Люди напирали со всех сторон, они, обнявшиеся, мешали проходить, но не могли оторваться друг от друга, не сказать напоследок какие-то важные для них, особенные слова. И я, пялясь на них, двух стариков, удивлялся не меньше, чем тогда, в тамбуре, наткнувшись на Светлану с Володей...
Наконец Герман Петрович шагнул в сторону, сказал мне:
- За бабушку отвечаешь головой, Мишка. Ни на минуту не оставляй ее, понял? - Вот даже как! Не она меня, а я бабушку. - А еще извини, дружок, как-то не по-людски у меня с тобой получилось. Дни такие заполошные выдались, одно за другим. Ты приезжай летом на каникулы, порыбачим с тобой, по грибы сходим, пообщаемся. Приедешь?
- Приеду, - ответил я. Не потому, что по-другому ответить было нельзя, в самом деле хотел приехать. Дожить бы вот только до этого лета, до каникул...
Он протянул мне руку, и я пожал ее, как сумел, крепко.
А потом мы с бабушкой ехали в длинном, низеньком, невиданном раньше мною автобусе к самолету, поднимались по приставной лестнице. Тут мне повезло больше, чем в поезде - одно из наших двух мест оказалось возле круглого самолетного окна, и я его, конечно, занял. Мы почему-то долго не взлетали, симпатичная светловолосая проводница, тоже немного похожая на Тасю, - что мне Тася всюду мерещится? - велела пристегнуть ремни, шла по проходу, раздавая с подноса карамельки в зеленых и розовых фантиках. Бабушка отдала мне свою, и я обе засунул в рот. С хитромудрыми застежками ремней, кстати, ни я, ни бабушка никак не могли справиться, помог парень, сидевший рядом с бабушкой. Но вот громко, надсадно загудели моторы, наш самолет вздрогнул, затрясся и покатил по бетонной дороге, разгоняясь, набирая скорость. Бабушка охнула, мелко перекрестилась и вцепилась в мою руку мертвой хваткой...
Я не заметил того самого ответственного момента, когда оторвались от взлетной полосы колеса. Бояться я, вообще-то, не боялся, но какое-то странное, неприятное ощущение возникло - сосущая пустота в желудке, уши заложило. И вдруг увидел, что земля уже свалилась куда-то вниз и вбок, с каждой секундой неумолимо отдаляясь. Деревья и дома подо мной быстро превращались в кустики и домишки, но почему-то ярче всего запечатлелась в памяти узенькая ленточка дороги, по которой медленно ползли маленькие, игрушечные жуки-автомобили.
Я оглянулся на бабушку. В лице у нее не было ни кровинки, даже костяшки пальцев руки, вцепившейся в меня, побелели. А глаза она так крепко-накрепко зажмурила, что лицо болезненно сморщилось, как в ожидании удара. Парень в нашем ряду спокойно, точно в трамвае ехал, читал газету. Впервые, наверное, в жизни я почувствовал себя равным остальным взрослым. И не просто равным, но и в чем-то кое-кого превосходящим. Сейчас, во всяком случае, - собственную бабушку. И слова Германа Петровича о том, что я должен о ней заботиться, уже не казались шуточными. Бабушка, кстати, не одна такой трусихой оказалась, я оглядывался, видел. А мне хоть бы что.
- Бабушка, - затряс я ее, - открой глаза! Мы уже летим, нормально летим! Все в порядке, отбой!