Мама встретила меня - в этом я мог не сомневаться - упреками. Отчитала, назвала бессердечным: «тебе все равно, что я тут с ума схожу! Ты же мне обещал!» Она, как выяснилось, звонила Сане, а тот, лопух, не сумел объяснить, почему он уже дома, а меня нет. Ну, сказал бы, что я встретил кого-нибудь, за учебником к кому-нибудь зашел - неужели трудно придумать, выручить меня?
Мама ругала меня, а я смотрел на нее. Смотрел, как в больнице на папу, беседовавшего с Тасей. Как бы со стороны, не своими глазами. Если Мила проигрывала Тасе, то маму с ней даже сравнивать бесполезно. Маленькая, худенькая, в круглых очках... Носик остренький... А черные, коротко стриженые волосы, хотя мама на четыре года моложе папы, уже заметно тронуты сединой. И она их не закрашивает. У папы впереди залысины, но седины нет. И радикулит ее мучит, и халат у нее старый, застиранный...
Я вдруг почувствовал к ней такую острую, щемящую жалость - едва не разревелся. Подошел, обнял, зарылся лицом в мамины волосы - я еще в прошлом году ее перерос, - забормотал, что вовсе мне не все равно, что она тут с ума сходила, что никогда больше не стану ее огорчать...
Мама буквально остолбенела, другого слова не подобрать. Я никогда не был ласковым, в том смысле, что избегал внешних проявлений чувств. А в последний год у меня с нею шла самая настоящая борьба. Пусть и шутливая, но борьба.
Мама была неугомонной «поцелуйщицей», обожала, по утрам особенно, когда будила, тормошить меня, целовать. Встречала, провожала, жалела, хвалила, а то и без повода, мимо проходя, - обязательно поцелует. Я начал сопротивляться. Не потому, что неприятны были мне мамины поцелуи, - просто считал я себя слишком уже взрослым для этих «телячьих» нежностей. Уворачивался, не давался. И папа поддерживал меня. Он - я как-то случайно подслушал - выговаривал маме, что она излишне балует меня, раскиселивает. Забывает, что из меня должен вырасти мужчина, я же не Ленка. Бедная Ленка, ей, похоже, доставалась теперь двойная доза. Впрочем, не бедная, наверное, - сестренка моя сама любила понежиться с мамой. Но это уже их, женское дело...
- Что ты, что ты, Мишенька?! - испугалась мама. - Обиделся? Я грубо с тобой разговаривала? Я же ничего такого не хотела, просто... Саня сказал... Даже не знаю... В этом чертовом парке...
Усадила меня рядом с собой на диван, гладила по рукам, по щекам, уговаривала не расстраиваться, не принимать ее упреки близко к сердцу. Рядом стояла Ленка, с ничего не понимающими круглыми глазами, держала меня за колено, глаза на мокром месте. Та еще, в общем, картинка.
Неизвестно, как бы дальше развивались события, но клацнул в замке ключ - вернулся папа. Мама торопливо клюнула меня в нос и пошла его встречать. Я последовал за ней в коридор, стараясь не упустить ни мгновения из того, как поведет себя папа.
Мама обычно возвращалась с работы раньше папы и всегда выходила встречать его: целовала - и утром, провожая, тоже, - помогала раздеться, подавала домашние тапочки. И в этом, я хорошо понимал, не было ничего для мамы зазорного, унизительного: такой с годами сложился ритуал - особый, доверительный, семейный. Для них двоих.
Папа сидел на низенькой табуретке возле двери, переобувался, рассказывал, как пришлось ему допоздна задержаться, потому что срочно надо было сдавать у них в издательстве какой-то горящий договорной материал. Вечно, вздыхал папа, все в этом сумасшедшем доме с ног на голову поставлено, не по уму делается, другая нынче жизнь началась!
- Ты бы позвонил, предупредил, - говорила мама. - Я уже беспокоиться начала. Мы без тебя ужинать не садились.
- Куда там! - вздыхал папа. - Лишний раз голову поднять времени не было! Теперь, боюсь, конца-края этому не будет!
Я в полном смысле слова пожирал его глазами. Пытался уловить на его лице хоть какие-то следы смущения, замешательства - ведь врал же, тень на плетень наводил! Но ничего похожего не заметил - папа вел себя обычно, буднично. Дернул Ленку за косичку, хлопнул меня по плечу, сказал, что умирает от голода, и если его немедленно не покормят, маме придется залезть в долги, потому что похороны сейчас очень дорогое удовольствие...