– После того, как обязательные операции будут закончены, если, конечно, не возникнет осложнений – инфекций после спленэктомии, воспаления легких или чего с ногами, тебя выпишут из больницы в реабилитационный центр, – сказала соцработник. – Через несколько дней оценим, в каком состоянии находится твоя физиология, речь, что ты сможешь делать и так далее.
У меня от этой литании закружилась голова, но Мия как будто бы слушала каждое слово, словно подробности рассказа об этих операциях интересовали ее больше, чем новости о погибших родственниках.
Через несколько часов в тот же день соцработник отвела нас всех в сторонку. Нас – то есть ее бабушку с дедушкой и меня – обеспокоила реакция Мии, точнее, ее отсутствие. Мы ждали, что она будет кричать, рвать на себе волосы, сделает что-нибудь резкое, соответствующее масштабу этих ужасных новостей, нашему собственному горю. А ее ужасающее спокойствие заставило нас всех думать об одном: что она повредилась рассудком.
– Нет, дело совсем не в этом, – поспешила заверить нас соцработник. – Мозг – инструмент тонкий, так что повреждение некоторых регионов может обнаружиться только через несколько недель, но молодые обычно быстро восстанавливаются. На данный момент прогнозы неврологов довольно оптимистичные. Регуляция моторики у нее в целом хорошая. Речевые способности тоже вроде бы не пострадали. Хотя в правой половине тела она испытывает слабость и есть сложности с сохранением равновесия. Но если на этом проблемы заканчиваются, то девушке, считай, повезло.
Слово «повезло» заставляет нас всех поежиться. Соцработник заметила выражения наших лиц.
– Очень повезло, поскольку все это обратимо. Что касается происходящего, – она указала на палату, – то такая реакция является стандартной при столь серьезных психологических травмах. Мозг сразу со всем справляться не может, так что информация фильтруется и переваривается потихоньку. Мия осознает случившееся, но ей нужна будет помощь.
Соцработник поведала нам о стадиях переживания горя, вручила памфлеты на тему посттравматического стресса, порекомендовала записать Мию к больничному психологу, который специализируется на подобных утратах.
– Возможно, вам всем это тоже окажется полезным, – добавила она.
Мы ее не послушали. Бабушка и дедушка Мии в психотерапию не верили, а я на первое место ставил интересы Мии, а не собственные.
К новому циклу операций приступили почти сразу – это показалось мне жестоким. Мия только недавно балансировала на грани жизни и смерти, только-только пришла в сознание, ей только-только сообщили, что все ее родственники погибли – и сразу же снова положили под нож. Неужели нельзя было дать человеку отдохнуть? Но соцработник объяснила, что чем скорее вылечат ногу, тем скорее Мия сможет двигаться, соответственно, тем скорее пойдет на поправку. Так что ей воткнули штыри в бедро, сняли кожу для пересадки. И со скоростью, от которой у меня перехватывало дух, выписали из больницы и перевели в реабилитационный центр, похожий на обычный дом на несколько квартир. Участок рассекали дорожки, и когда Мию туда привезли (а было это весной), там начинали распускаться цветы.
Всего через несколько дней, которые мы пережили с большим трудом, скрипя зубами, пришел конверт.
Из Джулиарда. Раньше мне столько всего в этом виделось. Преждевременное решение. Повод для гордости. Соперничество. А потом я про это забыл. Думаю, и все остальные – тоже. Но жизнь за пределами реабилитационного центра шла своим чередом, и где-то там, в другом мире, продолжала существовать другая Мия – с родителями, братом и невредимым телом. И в том другом мире какие-то эксперты послушали ее игру, записанную несколькими месяцами ранее, рассмотрели ее заявку, через несколько этапов было вынесено окончательное решение, и вот оно достигло нас. Бабушка Мии слишком разнервничалась и не смогла раскрыть конверт, так что она дождалась нас и только тогда взрезала его перламутровым ножом для писем.
Мия прошла. Но разве у кого-то были хоть какие-то сомнения?
Мы все думали, что она обрадуется, что это станет ярким пятном на горизонте ее мрачной жизни.