Он сгорал от желания доставить ей радость, защитить ее, любить ее – он пытался сказать ей об этом своими губами, руками, всем своим возбужденным телом.
Наконец пламя его страсти смешалось с более тонкими и нежными чувствами, и желание его усилилось до бесконечности. Дыхание его участилось, стало судорожным. Он сделал движение и углубился в нее еще больше, и она с готовностью отозвалась на его напор, дрожа, приникая к нему сильнее, ногти впились ему в спину, и она не сразу поняла, что делает ему больно. Она задыхалась от его напористых губ; он покрывал неистовыми поцелуями ее губы, уши, шею, как будто никак не мог насытиться.
За несколько секунд страсть их достигла пароксизма, и оба одновременно взорвались в бешеном оргазме.
Потом он держал ее в своих объятьях; его влажное тело последний раз содрогнулось в бархатном тепле ее нежных рук. Все произошло слишком быстро, такого мощного физического удовлетворения он не испытывал ни разу в жизни.
Когда Лейси попыталась подняться, его сильная рука притянула ее обратно и уложила рядом. Он так и лежал, держа ее в объятьях, не произнося ни слова, не обещая ничего.
Однако проклятое желание, которое он испытывал к ней, никогда нельзя было насытить с одного раза. Джонни цинично подумал, что и с Лейси творилось то же самое, и стал снова возбуждать ее, пока она не откликнулась, задрожав всем телом и требуя, чтоб он взял ее.
На этот раз он вошел медленнее, и плоть ее отвечала большей уступчивостью, потому что он успел подготовить ее, и была влажной и трепещущей. И снова он овладел ею без каких-либо обещаний и клятв, но его страсть высказывалась за него лучше всяких слов. Если его воля хотела признать свою зависимость от нее, то его пылающая плоть не могла этого отрицать, потому что они были одно целое.
Но если она догадывалась, что его губы горят так жарко, только целуя ее губы, что все его тело неистовствует от страсти к ней, и только к ней, что чувства его гораздо глубже, чем физическое влечение, то сам он был полон решимости не показывать этого.
Она призналась, что жаждет отмщения. Отлично. И он тоже. Меньше всего он хотел бы открыть ей, что потребность в ней, больше даже, чем его раны после аварии, делает его слабым и зависимым. И если она хотела бы утвердить над ним свою власть, он готов был не менее решительно держать ее в неведении относительно реальности этой власти. Она владела его любовью. Она владела каждой частицей его существа. Но он ей об этом не собирался сообщать.
И поэтому, когда он насытился и плавал в блаженной вялости, которая бывает после любовной игры, когда он мог зарыться лицом в пряди ее волос, щекой прижавшись к шее, и нежно целовать ее, он подчеркнуто холодно отодвинулся от нее – точно как в тот злосчастный день.
Лейси, ежась от холода, тихо лежала в полумраке комнаты. Рядом с ней, подложив руки под голову, распростерся Миднайт. Лейси было горько оттого, что стоило Джонни удовлетворить свою страсть – и он как будто больше не нуждался в ней, не испытывал потребности в ее обществе.
Как он может проявлять подобное бессердечие после такой невероятной близости?
Нет, это была настоящая страсть. И он был даже очень нежен с ней. Но как только все кончилось, он повел себя так, словно ее и нет рядом.
Джонни не шелохнулся, когда она потянулась за покрывалом и натянула его до подбородка, хотя знала, что он лежит с открытыми глазами. Он тоже смотрел в темноту.
Лейси на память пришли былые дни, когда они были молоды и еще по наивности верили друг другу. Как упоительны были тогда эти любовные моменты! Больше всего она горевала об этих мгновениях душевной близости после любовной страсти.
От холодного голоса Джонни ей стало еще хуже.
– Ну как, счастлива, Лейси?
– Что ты имеешь в виду? – цепенея от отчаяния, прошептала она.
– Ты жаждала мести в постели и, кажется, свое получила. Тебе удалось показать нам обоим, что реальность далеко не такая, как наши фантазии.
– Но тогда мы любили друг друга, – промолвила Лейси, едва сдерживая слезы, моля Бога о том, чтоб Джонни перестал быть таким жестоким, чтобы он снова обнял ее.
Но Джонни не шевельнулся, и Лейси поднялась.
Покрывало свалилось с нее. На какое-то мгновение взгляд Джонни задержался на ее обнаженном теле, и в его глазах вспыхнули искорки. Затем он повернулся на другой бок, словно сам вид ее был ему противен.
Лейси поспешно надела пеньюар.
Уже в дверях она услышала, как он поднялся и натягивает джинсы. С бьющимся сердцем она немного постояла в холле, еще надеясь, что он пойдет за ней.
Но вместо шагов раздался скрип кровати: со вздохом облегчения Джонни бросился на постель. Прошло несколько тягостных секунд. Кровать снова заскрипела: он явно перекатился с боку на бок.
Он не пошел за ней.
Ничего Лейси сейчас так не хотелось, как прокрасться обратно к нему в спальню и молить о любви.
Вместо этого она торопливо зашагала в свою комнату. Она распахнула дверь: в комнате стоял ледяной холод – было даже холоднее, чем у Джонни. Окно было настежь, постель насквозь промокла. По комнате гулял пронизывающий ветер, дождь беспрепятственно хлестала пол.
За спиной Лейси щелкнула закрывшаяся дверь. В полумраке возникла темная фигура, закрывающая единственный выход.
– Джонни…
Но человек у дверей на вид был моложе Джонни. Волосы у него были не черные, а огненно-рыжие, а глаза голубые-преголубые.
Лейси хотела вскрикнуть, но звуки застряли в горле.
– Не бойся, Лейси, это я, – раздался этот ужасный задыхающийся шепот.
Коул Дуглас шагнул к ней. Лицо у него было худое, тонкое, обтянутое белой, как пергамент, кожей, но глаза на этом мертвенно-бледном лице горели невыносимым огнем. Волоча ноги, он двигался к ней своей странной походкой зомби, отчего Лейси оцепенела и не могла пошевелить даже пальцами. Лишившись дара речи, не способная управлять руками и ногами, Лейси стояла окаменев, следя за этим кошмаром наяву.
Только когда его тонкая мокрая рука потянулась вперед, к ней вернулась способность кричать. Коул схватил ее, и она стала бешено отбиваться. От яростного порыва ветра плавучий домик покачнулся, Коул навалился на нее своим жилистым телом, подмяв ее под себя; и рухнул с ней на пол. Учащенно дыша, он потянулся руками к ее горлу.
Он хочет задушить ее.
Странно только, что в его ужасных пальцах как будто совсем нет силы.
Лейси закрыла глаза, готовая к смерти. Чего же он ждет?
Дверь с грохотом распахнулась, и на пороге чудесным образом возник Джонни Миднайт собственной персоной со своим 357-м «Магнумом» в руке. Лейси вскрикнула, а Джонни с такой силой ударил Коула, что тот замертво свалился рядом с ней.
Сейчас в нем не было ничего ужасного.
– Джонни… – слабым голосом произнесла Лейси.
Миднайт помог ей подняться, ощупал ее, чтобы убедиться, что с ней все в порядке, и велел ей включить свет.
Затем опустился на коленной потрогал пульс Коула.
– Звони в полицию. Он готов – совсем холодный. Пусть вызовут «скорую». Он ведь, считай, еще ребенок, а я врезал ему изо всех сил.
– Он же пытался убить меня.
Миднайт странно посмотрел на нее, взгляд его был холоден.
– Чем? Он без оружия.
– Но он схватил меня за горло, Джонни, он убил Сэма. Он хотел убить меня, но ты ему помешал. Ты сделал правильно, что привез нас сюда.
– Правильно? – каким-то мертвенным голосом переспросил Джонни.
– Конечно. Опасность миновала. Теперь все будет хорошо. Теперь можно жить без страха. Мы можем теперь сами распоряжаться нашей жизнью.
Но лицо Миднайта было темнее и отчужденнее, чем обычно.
– Ты хочешь сказать – каждый своей жизнью?
Когда до Лейси дошел смысл его слов, она поняла, что больше им вместе делать нечего.
Глава четырнадцатая
Миднайт проснулся, овеваемый волной нежного розового запаха. Аромат исходил от его кожи, простыней. Это был запах Лейси. А потом уже в нос ударило благоухание посильнее – пахло поджариваемой яичницей с беконом, а надо всем витал дух кофе. До его слуха донеслись звуки песенки, распеваемой на кухне Лейси и Джо; им вторил веселым визгом Нерон. Утро было такое восхитительное, что ему не хотелось портить его горькими размышлениями о потерянном времени и потерянных чувствах.