Идеи выдвинутые на заседаниях коллоквиума, разносились далеко за пределы Гамбурга.
Первое время коллоквиум проводился в университете, потом собрания перенесли в обсерваторию. Было в Гамбурге и еще одно место, где часто собирались ученые, где проходили жаркие научные споры и рождались смелые мысли.
«Этот коллоквиум, — вспоминает один из его участников, — стал духовным центром ученых, центром, в котором рождалось обилие мыслей. На коллоквиуме мы познакомились со многими известными иностранными учеными… Я не могу не упомянуть и о ломе № 7 по Виоластр в Гросборстеле, об этом тихом, окруженном густой зеленью приюте ученых. Вегенер и его тесть Кёппен превратили этот дом в центр мыслящего содружества ученых, которое оба они не хотели и не могли потерять, несмотря на тяжелые времена».
А времена были действительно тяжелые. В разрушенной войной стране усилились инфляция и голод.
В трудных условиях Вегенер ни на день не прекращал научной работы. Вокруг него, как всегда, бурлила научная мысль. Сам же он буквально задыхался от недостатка времени. Работал даже в праздничные дни, которые каждый добропорядочный немец проводит в кругу семьи. Забыл о спорте, а ведь он был неплохим спортсменом: экзамен на первоклассного лыжника выдержал в самой Гренландии. Отказывался от всяких развлечений и все-таки не успевал сделать всего, что намечал, что задумывал.
Поэтому Вегенер очень обрадовался, когда его пригласили стать профессором географии во Франкфуртском университете.
- Подумай только, Эльза, не будет этой обсерватории, не будет всего этого вороха хозяйственных дел, — говорил он жене. — Мы едем, непременно едем! Не трудно тебе будет с детьми перебираться на новое место?
- Совсем не трудно, — отвечала Эльза. — Я же вижу, как ты устаешь здесь, в Гамбурге. Ненавижу эту обсерваторию. Я готова к переезду, могу ехать хоть сегодня.
- Вот и хорошо. Значит, скоро тронемся.
Но они никуда не тронулись. Профессора Франкфуртского университета добились, чтобы зачисление Вегенера не состоялось. Они не могли простить ученому его «геофизического уклона». Они боялись, что Вегенер подорвет традиционные методы преподавания географии…
А в это время вокруг теории перемещения шел уже настоящий бой, сторонники и противники теории скрестили копья. Вегенер не задумываясь ввязался в этот бой. «Ты с одной войны да прямо на другую», — шутили друзья ученого. Но войны эти были разные. Первую Вегенер ненавидел, во второй был зачинщиком и вдохновителем.
Он выступал на диспутах, участвовал в спорах, читал лекции, писал статьи. Ученый с одинаковым пылом доказывал правоту своей теории профессорам и школьникам. Возражений он не боялся — напротив, ждал их и многие поворачивал на службу своей теории.
Часто Вегенеру приходилось выслушивать грубые выпады приверженцев старых школ и теорий. Он отвечал им с неизменной тактичностью и вежливостью. Считал, что каждый человек имеет право на свои взгляды в науке, должен, обязан их отстаивать, уважал чужие взгляды, даже если видел всю их ошибочность. Ну, а что касается формы — это уж дело темперамента.
«Твой темперамент, видно, заморозился, пока ты зимовал в Гренландии», — говорили ученому друзья. Лишь он один знал, каких трудов стоило иногда сдержаться, спокойно и обстоятельно отвечать взбешенному оппоненту…
Бенндорф вспоминает об одной из лекций Вегенера, прочитанной в середине двадцатых годов: «Без длинных вступлений, простыми, доступными словами, трезво и почти сухо, даже немного запинаясь, начал он свою лекцию. Когда же систематически, с необыкновенной ясностью и наглядностью одно за другим были приведены геофизические, геологические, палеонтологические, биологические, палеоклиматические доказательства, ученый оживился, его глаза загорелись. Слушатели были покорены красотой, величественностью и мудростью мыслей, которые он перед ними набрасывал. Никогда мне не становилось более ясным, что, если тема значительна, ораторское красноречие становится совершенно лишним. В завязавшейся по окончании лекции дискуссии были выдвинуты возражения, на мой взгляд, говорившие лишь о неподготовленности некоторых слушателей. И как же отвечал на них Вегенер! Без следа раздражения, ясно, с удивительным спокойствием. Создавалось полное впечатление, что он уверенно владел огромным материалом, отобранным из различных наук…»
Между тем Вегенеру становилось в Гамбурге все труднее и труднее. Руководство обсерваторией, лекции в университете, диспуты, научная работа. А кроме того, у него, как всегда, появилась еще одна идея, опять новая, опять смелая, опять оригинальная Она захватила его и настоятельно требовала, чтобы он занялся ею, только ею, ею одной…