6. Вместо эпилога
Как видим, и непромышленный характер "нового русского" капитализма, и фискально-политическое происхождение "новых русских" капиталов, и поразительная "социальная близость" его основных персонажей соответствующим фигурам античного капитализма, - все это позволяет причислять наш нынешний капиталистический тип к архаическому. Однако тот факт (казалось бы, "неудобный" для нашей концепции), что российский вариант "архаического" капитализма возник на почве далеко идущей деиндустриализации и демодернизации нашей промышленности, унаследованной от социализма, может рассматриваться и как аргумент в пользу вывода об отличии "нового русского" капитализма от античных капиталистических разновидностей, возникших в условиях полного отсутствия таковой. Впрочем, этот аргумент утрачивает значительную долю своей силы, если не забывать при этом, что основная особенность генезиса и всей последующей эволюции "нового русского" капитализма до сих пор заключалась в том, что для него эта "почва" была скорее отрицательной, чем положительной: чем-то изначально чуждым, неорганическим, в лучшем случае "утилизируемым" не по своему прямому назначению, а как мертвый "материал", который важно поскорее сбыть (чтобы замести следы состоявшегося хищения чужой собственности), а там - "хоть трава не расти". Вот она и не растет до сих пор, поскольку сам факт продажи и перепродажи похищенной собственности ничего не прибавляет к субстанции самого "сбываемого" предмета.
В результате "новый русский" капитализм, с первых же своих шагов на многострадальной российской земле ведущий к неуклонному спаду промышленного производства (в конце концов захватывающего даже добывающую промышленность) и все дальше заходящей деиндустриализации и демодернизации всей страны, создает как экономически, так и социокультурно адекватную для себя почву, вполне аналогичную той, на какой произрос в свое время античный капитализм. И хотя исходные пункты этих двух разновидностей одного и того же типа "капиталистической деятельности" были радикально различными, все-таки сошлись они в одной и той же точке, исключающей промышленное развитие, лишающей его социально-экономических и культурно-исторических перспектив. Для достижения на этом пути абсолютного тождества с капитализмом трехтысячелетней давности "новому русскому" капитализму остается сделать последний шаг: превратить в объект купли-продажи не только "рабочую силу" человека ("рабсилу" - как она выразительно именовалась в бюрократических документах тоталитарной поры), но его самого вместе со всеми "потрохами", тем более что стоимость последних на черном (очень черном!) рынке неуклонно возрастает вместе с успехами трансплантации человеческих органов. Однако симптомы продвижения в отмеченном направлении внимательный наблюдатель может констатировать не только в области "подпольной медицины"; к той же симптоматике можно отнести и торговлю "живым товаром" в "сексуально ориентированном" бизнесе, не говоря уже о наркобизнесе, где наркоманы готовы продать самих себя (не говоря уже о своих близких) за очередную "понюшку" наркотика.
И, наконец, нельзя забывать также о торговле так называемыми заложниками, а в действительности рабами, которую так и не удается искоренить как раз в тех "окраинных" районах бывшего СССР, из которых уже во времена "позднего застоя" и "ранней перестройки" в центральную Россию проникали семена и споры грядущего "архаического" капитализма. Отсюда и законный вопрос: а не потому ли для нас, россиян, привыкших гордиться своей великой культурой, оказалась такой трудной проблемой рабовладельческая Чечня (которую я так хотел бы отделить от всего чеченского народа, к сожалению, далеко не всегда отдающего себе ясный отчет в том, кого он подчас поддерживает), что мы, со своим "новым русским" капитализмом, культурно-исторически оказались в опасной близости к чеченским торговцам "живым товаром"? В той парадоксальной близости, которую мы так и не хотим осознать теоретически, хотя признаем практически, когда предоставляем возможность "договариваться" с работорговцами насчет "выкупа" за их "товар" как раз тем "новым русским", которые давно уже овладели языком капиталистической архаики.
Итак, купец-ростовщик, купец-откупщик, купец-поставщик, купец-работорговец и, наконец, купец-чиновник, создающий свой капиталец с помощью взяточничества, - таковы доминирующие фигуры капиталистов "архаического стиля", каждой из которых вполне возможно найти "взаимно-однозначное соответствие" среди "новых русских" персонажей. Среди них мы найдем, кроме того, и "крупных торговых предпринимателей" и "крупных финансовых магнатов", которых М. Вебер также не забыл упомянуть в своем перечне типичных представителей античного капитализма (и которых у нас нынче, "пруд пруди"). Одним словом, куда ни глянь - везде рискуешь попасть в тот или иной веберовский персонаж, отличающийся от своего прототипа лишь модным европейским костюмом. А вот те, кого еще совсем недавно называли у нас "капитанами промышленности", переводя на советский язык слова О. Шпенглера о промышленниках "большого стиля" (и называли не без основания, поскольку именно им страна была обязана не только индустриализацией, но и последующей модернизацией индустрии), нынче жмутся где-то на российских задворках, тщетно пытаясь свести концы с концами на своих "лежащих на боку" предприятиях.