Упоительно безграмотные и безоглядно пошлые слова старинной блатной песни произвели на Герарда Гавриловича неожиданно сильное впечатление. И вдруг вспомнилась заря его юности, когда стайка стремительно взрослеющих мальчишек, в которую он входил, уже мучимая и палимая подростковыми прыщами, комплексами и нечистыми желаниями, собиралась каждый вечер в темном закутке двора и изнывала от неясных предчувствий новой жизни. Королем компании был цыганистый парень с гитарой по кличке Чубарь. Пел он такие же пошлые и малоскладные блатные песни, в которых им тогда почему-то виделись большие страсти и настоящая мужская жизнь.
Особенно запомнилась одна – до невозможности жалостливая история про какого-то закованного в цепи преступника, который шагал по пыльной дороге… Как там было дальше? Ах да! «Он руки скрестил на могучие плечи и тихо о чем-то конвою сказал!» Просьба была та еще. Что-то вроде: постой-погоди, отдохнем хоть немного, нет сердца у вас, у вас, палачи. А затем вдруг – я вам расскажу, расскажу все сначала, за что заковали меня в кандалы.
«Типично бандитская психология, – усмехнулся Герард Гаврилович, – сначала – палачи и изверги, и тут же – все расскажу, во всем покаюсь, если скидка будет…» Дальше, разумеется, про то, что он вырос в деревне у бедной старушки, но в город работать он рано ушел, а в городе много было нищих, убогих, но место лакея у графа нашел… Вот такие повороты судьбы!
Так, а что там было дальше? Ну, разумеется, как и в «Дочери прокурора» – у графа того была дочь Жозефина, любимица графа и графских гостей… Остальное ясно: и часто шептали уста Жозефины: «Сыграй мне на скрипке, мой милый лакей». Черт его знает, где сиротинушка, выросший у бедной старушки, выучился играть на скрипке, инструменте чрезвычайно трудном для овладения, но это тогда никого не удивляло. А слова «мой милый лакей» доводили бедных пацанов до судорог…
Дальнейший текст блатного шедевра совершенно забылся, но реконструировать ход мысли ничего не стоило. Натурально, любимица графа и графских гостей воспылала жгучими чувствами к безродному скрипачу с почему-то могучими плечами и отдалась ему в закоулках графского замка… Но граф, не будь дурак, их однажды застукал, и вот тут-то выяснилось, зачем сиротинке понадобились могучие плечи – строптивого графа он тут же укокошил на месте. И отправился по пыльной дороге, закованный в цепи… О судьбе любительницы музыки Жозефины вспомнить Герард Гаврилович ничего уже не смог. Но по блатной логике выхода у нее было два – помереть от тоски по плечистому скрипачу-разбойнику или выйти замуж за подвернувшегося богатого красавца-барона.
Впрочем, какая разница, думал Герард Гаврилович, шагая домой после окончания первого рабочего дня. Важно, что эта белиберда почему-то волновала и трогала до слез в те мучительные подростковые годы… И он пропел про себя: «И часто шептали уста Жозефины…» Тут же он вспомнил и трагическую историю «Дочь прокурора» и, так как он приучал себя быть наблюдательным и искать истинную подоплеку даже вроде бы случайных фактов, подумал: не случилось ли у помощника прокурора похожей истории с дочерью? Или у кого-то другого в прокуратуре? Не из любви же к искусству переписывались слова блатной песни? «И вот эта вот Нина, эта дочь прокурора…» Интересно, кто же ее реальный прототип сегодня?
Дурацкие эти слова про «эту вот Нину, эту дочь прокурора» привязались к нему намертво. И он обреченно повторял их про себя даже в краеведческом музее, куда заглянул с целью подробнее ознакомиться с прошлым города, в который его занесла судьба. Музей ему понравился, оказалось, что в прошлом в Лихоманске жили люди, дарившие городу разные художественные произведения, приобретенные за собственные деньги. Особенно отличался в этом плане оборотистый купчина Краснобрюхов. Небось грехи замаливал, подозрительно подумал Герард Гаврилович. И тут же в какой уже раз пропел про себя идиотские слова: «И вот эта вот Нина, эта дочь прокурора…»