Судопроизводство утомляло его больше, чем занудные коллеги. Скука, мигрень, больная спина сделали и без того раздражительного человека вспыльчивого и раздражительного, но в одну ночь, всё это ушло в какой-то густой туман и Зигфрид почувствовал приближение своей кончины. Он стал грустным, он стал задумывать о прошлом, чего никогда не делал. Прошлое, как и вся скверна по его вине, его то и не интересовала, пусть хоть весь мир треснет по полам, угрызения совести его ни чуть не мучило, но до этой ночи. В эту ночь что-то зашевелилось в его груди, к горлу подступил комок, и работа совершенно не шла, он, судья, благородный муж, голубая кровей наиголубейшей крови, отодвинул документы в сторону, чего прежде никогда не делал. Он сделал над собой усилие, но заснул, что было потом… а вот что было до этого.
Кабинет Зигфрида.
Зигфрид поначалу не спит, на столе горит свеча, открыта счётная книга, документы стоят в стороне, хозяин дубового стола задумчиво смотрит на огонь, его мучают головные боли. Он одинок и немощен, но грозен и опасен, не осторожный взгляд, слово, всё помнит он, этот судебный гад, эта змея, в обличье судьи. Зигфрид любит власть, и если у него ее отнять, то старик непременно сойдет с ума, он тронется и умрет, раньше, чем его замучает недуг.
Зигфрид:
— Благо для других
Сокрыто столь полно
В поступках окрылённых,
Их действие настолько велико,
Что мне противно целиком оно.
Зигфрид всегда ненавидел законы, они мешали ему судить. Молодым, а больше старым, он полюбил деньги. Заработок, взятки, обогащение всецело поработили его, и вряд ли сыскался бы такой наглец, своим скряжничеством попытавшийся перебороть Зигфрида, имеющего секретные сбережения, дома, дворцы, плантации, суды, о да! Суды, свои карманные суды и военных, и чего только не имел старик через своих поверенных лиц. И он, будучи человеком не глупым, понимал, что смерть лишит его всего, и он ревновал свое богатство к смерти.
Не выгодно добро,
Оно мне и не ведомо,
Когда ни роста, ни процента ни дано,
И ни за жалость, ни за милосердие,
Наживы не имея — я не приложу усердия.
Что чернь мне? Что мне нищий смерд?
Я повелитель, я земной Гефест!
Кую я славу и богатство самого себя,
Без молота и без огня.
Не отступлюсь я от своих предубеждений,
Не отрекусь я от своих и преступлений,
Но то секрет,
Он скрыт от всех,
И лишь единственный кошмар
Такую жуть агонии и страх нагнал,
Что позабыл, когда последний раз я спал.
Но спустя время боли его отпускают и он засыпает в кресле. Ему снится всё тот же кошмар, который одолевает его уже на протяжении нескольких месяцев, ему снится ад. Ад, как покажется с первого раза, довольно милый, но увы, хочу разочаровать читателя, ад в который погрузился Зигфрид — настоящий, там вонь, там нечем дышать, там мука и страдание для каждого своё, и это не школьная скамья с хулиганами за спиной, которых ты сторонишься в коридорах, там настоящие истязатели душ, профессионалы своего дела.
Ад.
На вратах ада написано "Каждому своё".
Наверное, ад придумал какой-то промышленник.
Из-за ворот поют песню. Уныние грех.
Уныние:
— …Я жил пастухом,
Пастухом и умру.
Хотел я от мира отнять
Уж больше того,
Что мне мир может дать.
Я жил пастухом, пастухом и умру,
Я стадо пасу и нет сил на борьбу…
Горит лава, горит небо, черти водят хоровод вокруг Зигфрида. Им весело, они наслаждаются забавой, для них душа — игра, круглый мяч, предмет, им дела нет до боли и страданий людей, они понимают только свои, собственные проблемы, но тем они и сродни людям, бессердечные и жестокие.
Хор чертей:
— Вопи от слёз наш милый спутник,
Долой надежды уходящий миг,
Варись в сегодняшнем и настоящем,
Ведь ты, богов молящий,
Ты — мерзостный преступник!
Чего ж от ласки нашей так поник?
Вопи и радуйся, как прежде,
Страстей твоих нам хватит за глаза,
Ты рваной и гнилой одежде