Выбрать главу

На рассвете стрельцы вновь с барабанным боем вступили в Кремль. Продолжая разыскивать Ивана Нарышкина, двоих докторов-иностранцев – предполагаемых отравителей царя Федора – и других изменников. Так же с барабанным боем, они явились во дворец патриарха на Соборной площади. Облазив погреба и пошарив под кроватями, защитники трона пригрозили слугам и потребовали самого патриарха. Иоаким вышел сам в пышном облачении, сказал, что в его доме изменники не прячутся и что если стрельцам нужно кого-нибудь убить, то пусть убьют его.

Поиски продолжались, стрельцы все рыскали по дворцу, как будто их кто науськивал, как цепных псов, а добыча все ускользала. Иван Нарышкин остриг свои длинные волосы, а затем следом за сенной девушкой прошел в темный подвал. Девка поискала тайный лаз, но не нашла, предложила запереть дверь, но молодец отказался.

– Не нужно. Запрешь нас, стрельцы что-нибудь заподозрят, выломают дверь, найдут и поубивают, – как в воду глядел. Только она притворила дверь, вошли несколько стрельцов, заглянули в открытую дверь, потыкали копьями в темноту.

– Не видать никого. Наши уже здесь побывали, – пробасил рыжий верзила и они ушли.

На третий день стрельцы опять вернулись в Кремль с твердым намерением положить конец затянувшимся пряткам. Главари взошли по Красной лестнице и в лоб заявили.

– Ежели немедля Ивашку не выдадите, всех перебьем. Хватит в прятки играть!

– Брату твоему не отбыть от стрельцов. Не погибать же нам всем из-за него, – неожиданно выпалила в лицо Наталье царевна Софья.

Настала тяжелая минута. Она видела, как уволокли и убили боярина советника, почти отца, а теперь и брата отдать на лютую смерть. Волосы от ужаса зашевелились на голове, но другого выхода у царицы не было. Кликнула слугам привести Ивана. Тем временем бояре, боясь, что стрельцы не дождутся откупной жертвы, впали в отчаянье.

– Что же Иван так медлит? – буркнул кто-то, как будто тот не на смерть собирался, а на парадный пир.

– Долго ли, государыня, будешь ты держать своего брата? Пора уж его отдавать. Ступай скорее, Иван Кириллович, не дай нам всем из-за тебя пропасть, – неожиданно в полный голос заголосил пожилой князь Яков Одоевский, по натуре мягкий, но сейчас движимый страхом, и отчаяньем, и бухнулся в ноги рыдающей Наталье и Ивану, вышедшим на крыльцо.

Толпа, увидев их, испустила хриплый торжественный вопль и подалась вперед. На глазах всех стрельцы схватили свою жертву и принялись избивать. Долгожданного изменника стащили за ноги по теремной лестнице, проволокли по площади в пыточную камеру и терзали там несколько часов, пытаясь вырвать признание в убийстве царя Федора и в посягательствах на престол. Нарышкин вынес все, стиснув зубы, он только стонал, но не произнес ни слова. Тогда привели доктора ван Гадена, якобы отравившего Федора. Под пыткой он пообещал назвать имена сообщников, но пока его слова записывали, в подвал проскользнул Франц Лефорт. Спустя короткое время из пыточной кельи вышли заплечных дел мастера на вопрос.

– Ну что там дохтур? – ответили.

– Что толку его слушать? Порвали бумагу! Не в себе он!

– А куда ж дели? Ивана-то Гадину? – ехидно спросил мужичонка в сером армяке.

– А покончали, – зло ответил дюжий палач, подмигнув отходящему от крыльца Лефорту, ведущему закутанного в плащ доктора.

Ивана же Нарышкина спасти было даже ему не по зубам, он был уже почти мертвец. Его запястья и лодыжки были переломаны, руки и ноги неестественно вывернуты. Его отволокли на Красную площадь и вздернули на пики, чтобы в последний раз продемонстрировать толпе. Потом опустили на землю, отрубили ступни и кисти топором, изрезали тело на куски и, в последнем приступе ненависти, втоптали кровавые останки в грязь.

Бойня кончилась. Стрельцы собрались напоследок возле Красной лестницы. Удовлетворенные тем, что отомстили за отравление царя Федора, задушили заговор Ивана Нарышкина, перебили всех, кого считали изменниками, они желали теперь выразить свою преданность престолу.

– Мы теперь довольны! Пусть твое царское величество поступает с остальными изменниками, как хочет. А мы готовы головы сложить за царя, царицу, царевича и царевен! – вышел из толпы и, поясно поклонившись стоявшей на крыльце, единственной, кто еще не потерял самообладание, царевне Софье, сказал рыжий детина, которого в обществе серого мужичка видели сегодня почти везде.