В лицо плеснули водой, я закашлялся, очухался и открыл глаза. Смеркалось. Надо мной стоял Миронов в одних шортах, с пластмассовым ведром в руке.
Башка гудела; тело, накачанное тупой болью, было тяжелым и непослушным. Я вспомнил, что меня часа два били и пытали, но я так и не признался, потому что лучше умереть, чем остаться без копейки, да еще в чужой стране и с фальшивым паспортом.
— Все, Рафаэль, ты свой шанс упустил, — сообщил Миронов, предъявив мне заляпанный землей полиэтиленовый мешок, набитый пачками валюты. — Не получишь ничего! Мог бы спрятать и похитрее!
Это были мои последние восемь миллионов долларов (что-то около того), на которые я так рассчитывал и из-за которых претерпел все эти чудовищные издевательства.
Лайма:
— Я же говорила, что в гараже! Больше негде!
Из двери, ведущей в гараж, вышел употевший Борис, поставил у стены лопату и ломик.
— Шеф, в спальне еще не искали, — сообщил он.
— Все, Боря, отдыхай, дело сделано. Финита ля комедия!
Я неловко поднялся на ноги, вынул из кармана помятую пачку «Dunhill» и закурил.
Рафаэль:
— Сергей Львович, ты получил что хотел. Теперь я могу остаться один в своем доме?
Миронов:
— В своем доме? Оригинально! Насколько мне известно, эти апартаменты записаны на госпожу Гаудиньш. Так ведь, Лаймуш?
Лайма:
— Хм, кто-то сомневается? Я приобрела этот дом на свои кровные. Могу принести свидетельство о собственности. Принести?
Я опустил голову. Я понял, что из меня ну никак не получается верноподданный данной кокосовой республики.
— Что же мне делать? — заскулил я.
— А чего хочешь, — пожал плечами гендиректор 16-го канала. — Ты свободен! Собирай вещички — и адью!
Через полчаса я стоял у входной калитки, держа в руках сумку со своими жалкими пожитками. По иронии судьбы то была та самая спортивная сумка, в которой некоторое время назад я перемещал все свои капиталы: деньги, золото, брюлики. Все трое моих мучителей провожали меня.
Я бросил на Лайму прощальный взгляд и разглядел в ее глазах слабые нотки жалости и раскаяния. А может быть, я увидел то, что очень хотел увидеть?
— Дура! — сказал я ей. — Чем я хуже Миронова?! Чего тебе не хватало? Ты многое потеряла, если не все!
Она сконфузилась и промолчала; было заметно, что мои слова задели в ее сердце какие-то высокие струны.
Сергей Львович приятельски похлопал меня по плечу:
— Ну-ну, все будет хорошо! Не расстраивайся, ©смотри на жизнь общим планом!
Борис протянул мне бутылку рома. Я положил ее в сумку и приоткрыл калитку:
— Прощайте, сволочи!
Борис:
— Не кашляй, чувачок!
Лайма:
— Спасибо за дом, пупсеныш!
— Постой! — в последний момент окликнул меня Миронов и полез в карман брюк.
— Совсем забыл! Вот тебе билет на самолет до Сантьяго-де-Куба на твое имя. Вернее, на новый паспорт. Вылет из Пунта-Каны завтра в пять тридцать утра. Там тебя встретит некий Франциско. Он узнает тебя. Он говорит по-русски… Хотя что я? Ты же дока в испанском. Кстати, классный парень, только смотри не сболтни ему чего-нибудь лишнего. Он устроит тебя на квартиру и поможет с работой. Если хорошо будешь себя вести, через полгода станешь гражданином Кубы. CUBA — SI! YANKEE — NO!
— Зачем мне все это? — изумился я.
— Бери, бери! И не благодари! Что мы, звери, что ли?
Миронов всучил мне билет, а вдогон протянул несколько стодолларовых бумажек.
— Muchas gracias! — огрызнулся я, но деньги взял.
Вечер я провел в дешевом баре, в окружении вооруженного и весьма криминального контингента, а ночью каким-то непостижимым образом оказался у океана на знаменитой «Скале плача». Над головой гремела доминиканская гроза — как всегда, с хлестким теплым ливнем и десятками молний, вспыхивающих повсюду, — а внизу ревел, стонал, пенился, набрасывался на покусанные берега шторм. Я был пьяный, мокрый, избитый и абсолютно безнадежный.
Я не помню в себе суицидальных наклонностей, но в эту кульминационную минуту, преисполненную торжественной трагедией, стоя на скале хилой измочаленной плотью, я захотел разом все это дерьмо прекратить. Смерть притягивала меня, звала, соблазняла, и сердце оглушительно бухало в груди, предвкушая долгожданный финал.
Я приблизился к краю скалы и заглянул в бездну. Там я увидел бушующую пену, вгрызающуюся в обломки каменных глыб, и до боли знакомые зеленые глаза, из которых струилось пламя. И тогда я смело шагнул вперед и бросился вниз — полетел, расправив руки-крылья, в объятия мрака, прочь от безысходности, навстречу неизведанной бесконечности. Нос промоет без труда из Атлантики вода!