Сейчас меня волновало, могу ли я передать весточку драконам? Вдруг они помогут и свяжутся с Адонисом?
Под подошвой тканых тапочек скрипнула половица. Брат обернулся, и в стёклах очков отразилось моё бледное и худое лицо.
— Тебя что, не кормили? — спросил Джонатан, оглядывая меня с головы до ног. — Откуда ты сбежала, как-там-тебя?
Сарафан из льна и белая блуза только подчеркивали мою костлявость. Стоит ли говорить, что от моих прежних форм остались только воспоминания? Эриман меня не узнает. Будет ли любить такую? Поверит ли в то, что я не по своей воле была в заточении? Должен поверить. Для этого я сделаю невозможное.
— Просто у меня такая фигура, — я пожала плечом. Не ощутила привычного скольжения волос по плечу, и мне снова захотелось плакать. — А видишь ли ты кого- нибудь из Азоров, Джонатан?
— Да, — мальчик затравленно оглянулся. — Только папе не говори.
— Не скажу, — прошептала я, сделав серьёзное лицо. — А ты сможешь передать им письмо для моего брата?
Цель была так близка, что я могла сорваться. Поможет ли мне Джонатан? Догадается ли, что неспроста прошу его об одолжении?
А ты мне что? — заговорщицки проговорил мальчик и потрепал чёлку над очками.
— А я тебе, — хмыкнула в ладонь, — Да что попросишь! Могу не докладывать отцу, что ты не занимался. Могу выгородить, если куда-то соберёшься… А могу… Могу позволить снять очки!
Брат отдёрнулся.
— Зачем снимать? Тебе же больно будет! Совсем глупая?
— Я перетерплю, — я вздрогнула от неожиданности. Вдруг мальчишка правду говорит?! — Мне просто очень-очень нужно сообщить брату одну новость.
— Разберёмся. Как зовут тебя?
— Арли.
Брат деловито сложил руки на груди и набрал воздуха. Как же мы были похожи внешне. В его форме губ и носа я узнавала свои. Только бы он сквозь свои очки не увидел сходства. Больно он для своего возврата развит и смышлён. Теперь ещё и короткие волосы совсем выделили мои скулы, и долговязый подросток стал моей копией, только со светлыми волосами.
— В столовой сейчас возьмём булочки и в сад пойдём. Я покажу тебе наши владения. Садовник у нас старый и глуховатый, наверное, потому отец замену нашел, — Джонатан хитро улыбнулся и распахнул дверь. — А ты даже симпатичная, когда умытая. Но всё равно лицо твоё мне знакомо.
— Бу-у-улочки, — от одного упоминания о еде в животе заныло. Да так, что я даже о письме позабыла. — Конечно. А мама твоя тоже здесь живёт?
Джонатан неожиданно помрачнел. Даже его светлые волосы, казалось, потемнели.
— Молчи о маме! — крикнул он, да так громко, что плафоны азитовых светильников сердито звякнули. — Поняла?!
— Извини, — я выставила вперёд ладони.
— Мама хотела меня убить, — Джонатан надул губы. — Она обезумела. Поэтому папа забрал меня к себе.
Я выдохнула. Что-то подсказывало мне, что правды в этой версии куда меньше, чем в моей фальшивой биографии. Интересно, что наговорил бы мне отец о моей матери, если бы ему удалось забрать меня с собой? Презирала бы я её сейчас? Ненавидела бы?
— Пойдём, — Джонатан виновато протянул мне ладонь. — Я есть хочу. Ах, да, — вырвавшись, мальчик ринулся к дубовому столу. Достал из ящика перо на чернилах гусениц и стопку бумаги и протянул мне. — Спрячь. Это для твоего письма.
Я взяла бумагу и благодарно кивнула, а затем развела руки в стороны, ведь спрятать все это было некуда.
Джонатан долго смотрел на меня, приложив палец к губам, а потом повёл меня по коридору в другую комнату. Оставив меня на пороге, побежал к высокому шифоньеру и достал что-то длинное и шелестящее. Похоже на плащ.
— Это чтобы спрятать, — он показал на перо и листы в моих руках, — да и на улице в блузе будет прохладно. Уже лисий сезон всё-таки.
— Спасибо, — я с благодарностью укуталась в плащ.
Гладкая ткань скользнула по икрам. В подкладке я обнаружила внутренний карман, в котором легко поместилась пачка сложенных листов и пёрышко.
— Ну, что? — я подмигнула мальчишке. — За булочками?
— Летта такие вкуснющие печет! — восхитился мальчик и показал направление. — Туда.
Мы спустились в огромную и светлую столовую, где воздух пах ванилью и сливками, и набрали целый кулёк булочек и пончиков. Я жадно вдыхала аромат яств и не могла им насытиться. Тонкие ноты ванили возвращали меня в беззаботное детство, где мама пекла слоёные пироги с северными ягодами, а я с жадностью хрустела тонким тестом, размазывая по языку тающую начинку…
Далеко ли Мелика? И жива ли мама? Не разорвалось ли её сердце, когда я перестала отвечать на еженедельные письма?!
Тяжело было понимать эмоции брата из-за очков, и меня это немного смущало. Но когда я почти втоптала половину булочки, он рассмеялся.
— Держи, — протянул мне чашку, — это виноградный сок. А то тесто не переварится в тебе, потом лечить придётся.
Узкоглазая куховарка молча посмотрела на нас и продолжила нарезку овощей.
— И когда тебе тоже? — погрустнел брат.
— Что?
— Язык… Отрежут, — он ткнул пальцем в рот и скривился. — У папы слишком много тайн, которые могут навредить миру в стране.
— Я что, похожа на болтливую? — я запила булочку и облизала губы. Сладкий вкус разлился во рту, и на миг мне показалось, что жизнь прекрасна. А потом осознание безысходности накрыло с головой. А вдруг отец и мне язык отрезать вздумает?!
— Всем это делают, — серьёзно сказал брат. — Но не всех пускают в свои покои, — добавил веселей и пожал ладонью плечо.
— И давно вы здесь обосновались?
— Да я вырос тут. Место хоть и глухое, но очень красивое. Жаль, что слугам запрещено выходить, я бы тебе показал любимую заводь.
Мы вышли через несколько дверей на улицу. Алейн плавно катился к западу, окрашивая небо слабым багрянцем.
— А куда деваются слуги потом? — поинтересовалась я. — После того, как перестают служить твоему отцу?
— Пока никто не уходил отсюда на своих ногах. Двое в прошлом году от болезней сгорели, а один охранник спину сломал пару недель назад, — искренне делился Джонатан, увлекая меня по дорожке причудливо петляющую среди деревьев.
Листья уже успели налиться желтизной, а по краям горели алым, будто художник окунал их в банку с краской: тщательно и аккуратно. Зелень травы пожухла и стала ржавой и сухой. Я ненароком вспомнила объятия Эримана на празднике. Как хлопнула его по руке за наглость полезть мне под лиф. Сейчас бы всё отдала за одно его прикосновение. Помнит ли он обо мне?
Метка давно не чесалась, или я просто не чувствовала из-за голода и усталости. Сейчас для меня казалась невероятно важной это связь, незримая и неощутимая. Глаза защипало, и я поспешно отвернулась, чтобы брат не заметил, как я плачу.
Если отсюда нет выхода, значит, папа крепко подумал о защите, и выбраться будет непросто. Но я должна найти способ. Мама и Эри не простят мне, если сдамся. Потому я буду бороться. До конца. До последнего вздоха.
Мы присели на траву среди буйных зарослей отцветшего жасмина. Ивы опустили ветки ниже, словно пытаясь скрыть нас от посторонних глаз. Листва горела пожаром на сером холсте неба. В лисий сезон особенно остро чувствуешь быстротечность всего сущего. И нуждаешься в объятьях тоже по-особому: невыносимо, до щемящей боли. Так, что каждый поток воздуха, входящий в грудь, кажется отточенным клинком.
— А ты любишь выходить наружу? — спросила я. Нужно составить хотя бы примерное представление о том, где я нахожусь.
— Ещё как! — воскликнул Джонатан и испуганно обернулся. — Но отец не любит отпускать. А ты откуда? Как попала к нам на работу? — он заломил пальцы, а потом добавил: — Ты мне нравишься. С тобой интересно. Расскажи о себе. Арли, правильно? Боюсь, что завтра мы уже не сможем говорить, — он загрустил и отвернулся, будто пытаясь спрятать слезы, которые и так не были видны из-за очков.
— Я родилась в Северном Ортогроне, — произнесла я. — А потом… сильно подвела свой клан. Меня обманули. И сейчас я хочу заработать денег, чтобы они могли долги вернуть. А ещё, — я задумалась, — у меня есть жених, которого я очень люблю. И боюсь, что больше мы не встретимся с ним.