Она не переставала плакать. Ее рыдания стали громче, неконтролируемыми. Она все больше и больше вещей кидала в чемодан. Когда он был заполнен, она захлопнула крышку и начала застегивать ее. Потом я очнулся. Куда она собралась? Я запаниковал и схватил ее за кисть, прервав ее от попытки закрыть чемодан.
— Хлоя, остановись. Что ты делаешь?
— Я уезжаю. К черту выпускной. К черту это место. Не хочу здесь больше оставаться. Не когда его больше нет.
Мой желудок упал. Она не может уехать.
— Ты не можешь уехать.
— Почему? — слова эхом отозвались в ее крошечной комнатке. — Скажи мне хоть одну весомую причину, Блейк!
У меня была причина, но я знал, что этого было недостаточно. Не настолько. И все же я сказал:
— Потому что я пока не готов тебя потерять.
Ее глаза широко открылись. Голова упала вперед, и вся внутренняя борьба исчезла.
— Его больше нет, Блейк.
— Я знаю. Мне очень жаль.
Потом Хлоя подняла голову. Ее глаза остановились на мне. В них было столько боли, гнева и грусти, что можно было ощутить их.
Ее боль была моей болью.
— Его больше нет, — сказала она снова.
Я потянул ее за запястье, пока она не оказалась между моими ногами, а мои руки не обняли ее за талию. Я держал каждый ее кусочек.
— Его нет, — повторила она. На этот раз, это прозвучало по-другому.
Это звучало, как конец.
— Я знаю, детка, мне очень жаль.
Ее руки обняли меня за плечи, притягивая ближе к себе. Потом она свернулась калачиком у меня на коленях.
— Ты подержишь меня вот так, Блейк?
Она плакала, пока не уснула в моих руках. Я положил ее в кровать, накрыв пледом, голову уложил на подушку. Потом я спустился вниз.
Дин был уже дома. Дети были у соседей, в том время как Мэри и Дин пытались привести мысли в порядок. Я плохо знал Клейтона, но был уверен, что они тоже были его опекунами.
— Привет, Блейк. — Дин попытался улыбнуться, стараясь скрыть мрачный тон в голосе.
— Как она? — спросила Мэри, сидя возле него.
— Спит.
Дин кивнул.
— Ничего, если сегодня ночью я останусь с ней?
Он снова кивнул.
— Я подумала, что ты ушел. — Она села, собрав плед возле живота.
Я стоял у порога ее комнаты, чувствуя неловкость от того, что не знал, куда идти.
— Я бы не уехал, не сказав тебе.
— Который час?
— Начало седьмого.
— Ты уже уезжаешь?
Я замотал головой.
Она подняла покрывало в одной стороны кровати, как бы приглашая меня. Потом подождала, пока я сниму джинсы и заберусь в кровать возле нее.
— Блейк Хантер, ты всегда спасаешь меня.
Я молчал.
Она громко вздохнула.
— Спасибо за записку.
— Ты знала, что это был я?
Она передвинула голову и легла в изгибе моей руки.
— Никто до этого не называл меня красивой. — Я хотел сказать, что это был позор. Что она заслуживала услышать это миллион раз, но она заговорила прежде, чем я смог сказать это. — Ты останешься сегодня со мной?
— Конечно. — И все последующие ночи.
Она передвинулась, закинув на меня руку и ногу. Было тихо, но я знал, что она не спит. Я знал, что она думает.
— Хочешь поговорить о нем — о Клейтоне? Возможно, это бы…
— Что ты хочешь, чтобы я рассказала?
— Все, что захочешь.
Хлоя
Отец Клейтона физически и сексуально надругался над Клейтоном, когда тот был ребенком. Он скрывал это ото всех до десяти лет. Именно тогда его учительница начала замечать в нем определенные вещи: он закрывался ото всех и никогда не пытался подружиться с другими детьми. Он подпрыгивал от громких голосов и забивался в угол, когда становилось слишком шумно. Его одежда была ему мала, полностью изношена. Она настолько плохо пахла и постарела, что иногда учительница давала ему другую одежду. Однажды, она попросила его переодеться в ее присутствии. Он сказал мне, что понимал, зачем она это сделала, но в силу возраста действительно не осознавал все последствия, произошедшие после того, как она увидела синяки и порезы по всему телу. Они позвонили в полицию.
А потом его отец покончил с собой.
Полагаю, что некоторые ублюдки спокойно ходят педофилами и насилуют маленьких мальчиков так долго, что никто даже и знает об этом. Очевидно, смерть его отца наложила вину на Клейтона, которую он нес все подростковые года.