— Очень хорошо! Но ты забыла об одном… — Продолжать не было смысла: Татия крепко спала.
Шоходеб вдруг понял, что он уже не смог бы жить без Татии.
И еще он понял: любовь не заложена в человеке от рождения. Она не предопределена линиями на ладони. Человек должен до любви дорасти и добыть ее для себя.
Любит ли он Татию? В темноте пустого коридора, как бы перед самим собой робея, Шоходеб молча кивнул головой.
А любит ли Татия его? Шоходеб не знал, что ответить.
Хоть он и молод, но ему еще предстоит потягаться с этим стариком.
15
Лодка плывет по реке. Лодка с навесом. Под навесом темно, ничего не видно. Только слышно, как волны бьются о лодку и весла по воде — хлоп, хлоп. Лодка качается на волнах. Глаза слипаются.
Нет, это не лодка качается на волнах. Это мать качает его на руках.
По железной крыше стучит дождь…
В небе гром гремит — это бог кричит.
Нет, это не мать его на руках качает, это он сам идет — и качается, спотыкается. Кто-то хлопает в ладоши. А он спотыкается, но идет.
И снова качается колыбель.
На реке волны — будто кобры с раздутыми капюшонами. Волна за волной. Кобра за коброй.
«Кто к нам пришел?» — «Мама, это я!»
«Мама, мама! Попугай зернышки клюет!» Но как птицу ни корми, она все рвется на волю. А в лесу — тьма кромешная. «Мама, мне страшно!» — «Не бойся, сынок, не бойся!»
Ма-ма, ре-ка, во-да. Во-да бе-жит. Листок дро-жит.
И снова он в лодке, под навесом. Темно, ничего не видно. Только слышно, как волны бьются о лодку и весла по воде — хлоп, хлоп.
Вдруг качка прекратилась. Может быть, лодка пристала к берегу?
Сквозь сон Упен-бабу почувствовал, будто кто-то положил ему руку на лоб. Не открывая глаз, он пошарил у изголовья. Никого. Еще пошарил. Нет, в самом деле никого. Значит, почудилось.
В полураскрытые глаза ударил свет. Уже утро? Упен-бабу рывком поднялся и сел на полке. Нет, еще не рассвело. Это в купе горит лампочка. И все-таки чья-то рука лежит у него на лбу! Упен-бабу провел ладонью по лицу и волосам. Опять никого. Значит, он просто не совсем еще проснулся. Надо бы выпить воды. Он встал, налил воды в стакан и выпил.
Упен-бабу не помнил, когда ушли Татия с Шоходебом. Наверняка после того, как он заснул. Поезд остановился на какой-то станции. Дождь все лил и лил. Но теперь звук был иным, потому что вода ударялась о платформу. Глаза слипались. Упен-бабу потушил свет в купе.
Оказывается, он лег в том самом костюме, который примеривал вечером. Не снимать же его теперь. Глаза сами собой закрываются. Положив голову на подушку, Упен-бабу сразу уснул.
…Во дворе растет священный тульси. От жары все листья на нем высохли. Над тульси подвешена глиняная плошка с дыркой. Из плошки вода — кап-кап, кап-кап. Рядом — подпорки для плетей тыквы, чуть дальше — грядки с огурцами. На бамбуковом частоколе — закопченные кухонные горшки. А на двери кухни молочник записал мелом, сколько ему должны за молоко. У порога дома рисовой мукой нарисованы стопы Лакшми — на счастье.