— Твои деньги мне не нужны! И не были никогда нужны! Если ты их тратил, только чтобы потом меня этим упрекать, мог бы вообще ни за что не платить!
— Ты училась на эти деньги. Прекрасное образование. Особенно для женщины.
— И без него бы обошлась.
— И не поступила бы в свой дурацкий институт. Придумала тоже! Девчонка-учёный! По руинам лазать она хочет! Долазалась⁈ Не попала б ты туда, если б я не вложил в тебя деньги. В эту твою гимназию.
— Да эта гимназия нужна была, лишь чтобы ты мог своим инвесторам говорить, что у тебя дочь не дура. Чтобы повыгоднее меня продать какому-то идиоту, будто я акционная бумажка.
— И ты бы жила отличной жизнью! Не знала бы бедности и горя. А где ты теперь? Перебиваешься у универских голодранцев? Живёшь в их грязном общежитии? Или у каких-нибудь мужиков за услуги?
Лиз вспыхнула от возмущения. Ярость заслонила глаза, и она бросилась к отцу, вскинула руку, но он перехватил её — и оттолкнул в сторону. Лиз влетела спиной в створку двери в гостиную.
— Ещё раз посмеешь поднять на меня руку, — прорычал отец, — тебе мало не покажется, тупая шмакодявка.
Лиз прикусила губу, чтобы та не дрожала. Она чувствовала себя такой же маленькой и напуганной, как раньше. Когда на неё срывались по любому поводу. Когда каждое пятно на светлых платьях или кривые банты на косах приносили желание либо провалиться под землю, либо сорвать эти банты к чёртовой матери, изваляться в траве, чтобы запачкаться, как последней чушке — сделать всё, чтобы её проступок хоть на толику соответствовал тем словам, которые обрушивались на неё.
Она всегда так делала. Специально выливала на себя чай, супы и варенье. Специально качалась на стуле так, что падала с него. Каталась на перилах даже после того, как сломала руку, упав с них. И лазала по деревьям. И сбегала из дома. И делала всё наперекосяк, чтобы показать, как она ненавидит все эти правила. Невыполнимые, чрезмерные.
— Боишься меня, — гадко посмеялся отец, проходя в гостиную мимо Лиз. Мать окинула её осуждающим взглядом, будто перед ней была не дочь, а что-то жалкое, совсем не соответствующее её высоким стандартам.
— Всегда боялась. — Он сел в кресло и закинул ногу на ногу. — И ведь всегда продолжала творить глупости, Элизабет. А папа мог бы быть хорошим, если бы не приходилось поучать такую неблагодарную дочь.
— Я тебя не боюсь, — прошептала Лиз, всё ещё вжимаясь в дверь.
— Ой не надо, не надо врать, милая. Я тебя насквозь вижу. Ты ведь знаешь, ха.
Лиз вздрогнула и потянулась к шее. Не было… кулона на ней не было… Она его носила всегда, когда оказывалась вблизи Уильяма, и в пещеру заходила в нём. Но теперь…
— Я тебя не боюсь, — повторила она. — Я тебя ненавижу. Это ведь ты тоже можешь считать, правда?
Она снова посмотрела на входную дверь. Он зашёл. Значит, открыть её было можно. Сломать, если уж на то пошло!
Вытащив из кармана шпильку, Лиз подошла к двери. На всякий случай дёрнула её ещё раз ручку. Покрутила. Поискала взглядом ключи.
— Ты отсюда больше не выйдешь, милая, — раздался насмешливый голос отца.
Лиз едва слышно зарычала и воткнула в замок шпильку. Это работало раньше. Она специально научилась вскрывать замки шпильками, когда её начали запирать в комнате. Но шпилька просто сломалась…
— Я так просто не сдамся! — крикнула Лиз, чтобы родители слышали, и, полная ярости, побежала в гостиную. К окну. Под внимательными взглядами она повернула ручку и чуть не вскрикнула от радости, когда та поддалась. Но окно лишь натужно скрипнуло и не открылось.
— Не выйдешь.
Лиз отшатнулась, но не сдалась. Бросилась к соседнему. То же самое.
— Нет. Не может быть.
Она крутила замки. Дергала ручки. Бесполезно. Всё стояло неподвижно, будто было запаяно.
Горло сжимало подступающими рыданиями. Это ведь всё не по-настоящему. Она должна хоть что-то открыть. Хоть как-то сбежать. Выбраться. Она не могла застрять в этой ловушке навечно. В конце концов!..
В полном отчаянии Лиз схватила статуэтку с полки и бросила в стекло. Тяжёлая кованая фигура тигра отскочила от стекла, как попрыгунчик, и с грохотом рухнула на пол.
— Нет…
— Я ведь сказала.
Мать говорила издевательски спокойно. А отец ей поддакнул:
— Именно. Ты не уйдёшь. Не сбежишь.
Лиз загнанно обернулась к ним и затрясла головой. Она не верила, что всё могло закончиться так. Она не могла застрять здесь, с ними, сейчас. Должен же быть способ выбраться. Почему она его не видела?
Всхлипнув, Лиз осела на пол.
— Смирись, девочка, — раздался голос отца, и его тень накрыла Лиз полностью. — Ты не сбежишь больше.
— Сбегу, — процедила Лиз, зло глядя на него снизу вверх. — Я пойму как — и сбегу. Всегда сбегала.
— Тебе не нужно от нас бегать, — елейно сказала мать, становясь с другой стороны. — Останься здесь, дорогая. Это твой дом. Это твоя судьба.
Лиз зажала уши и уткнулась лбом в колени. Голова шла кругом. Хором тысяч голосов звучали одни и те же слова: «Ты не сбежишь. Ты останешься здесь. Даже не пытайся». Она отмахивалась. Старалась. Изо всех сил трясла головой. Это была неправда. Она не может остаться здесь. Не может. Так не должно быть. Почему это происходит? Почему она всё это видит и слышит?
Она пыталась отползти, но родительские тени наступали и наступали, пока не сделали то, что хотели: загнали в угол. Лиз сжалась там между стеной и книжным шкафом, притянув колени к груди и закрывая голову руками. Её трясло от ужаса и рыданий, и она чувствовала, как с каждой секундой становилось меньше и меньше воздуха. Руки холодели, мёрзли пальцы на ногах. Сухая рубашка пропитывалась водой и давила, утягивая куда-то вниз.
И тут хлопнула двери.
— Лиззи, ты здесь⁈
Макс!
Лиз закричала его имя так, будто он был единственным человеком в мире, который мог ей помочь.
И быстрые шаги привели его к дверям гостиной. Лиз едва его видела из-за кушетки и кресла. Лишь услышала удивлённое «вот чёрт», и тени родителей отвернулись.
— Кто это⁈ — воскликнула мать. — Что за чернь в нашем доме?
— Как невежливо, дамочка, — опешил Макс. — Я так-то военнослужащий.
— Уходите из нашего дома, молодой человек! — Отец вскинул руку, пальцем показывая назад. — Вы не имеете права!..
Он запнулся, будто его ударили под дых. Но Макс к нему не прикоснулся. Он вошёл, оглядываясь, держа руку по привычке на боку, сжимая рукоять пистолета.
— Макс, — слабо выдохнула Лиз, всё ещё плохо веря в то, что он здесь.
А он услышал. Дёрнулся, замотал головой — и наконец увидел.
Руки родителей попытались его удержать, но проходили насквозь.
— Что это⁈ — возмущался отец. — Как это возможно! Стойте!..
Но Макс не слушал. Он опустился на корточки рядом с Лиз.
— Эй, ты чего?
Он попытался улыбнуться, а Лиз вдруг всхлипнула — и снова разрыдалась, кидаясь к нему и цепляясь за испачканную грязью холодную футболку.
— Макс!.. Макс, забери меня отсюда! Я не хочу тут… Я не знаю…
— Лиззи, всё в порядке. Лиззи, посмотри на меня.
И она посмотрела. Оторвалась от его груди, в ужасе посмотрела через плечо на два застывших силуэта и размазанную гостиную — и резко обернулась к Максу. У него были приятные, почти гипнотизирующе голубые глаза с начавшими проявляться неглубокими морщинками вокруг. На носу и щеках полупрозрачными пятнышками рассыпались веснушки. Он был серьёзен и спокоен, а Лиз, давясь слезами и соплями, только и сумела тихо спросить:
— Мы умерли?
Макс покачал головой.
— Конечно нет.
Его ладонь — тёплая, настоящая — легла ей на щёку, вытирая слёзы, и те снова начали течь, заливая ему пальцы, размазывая его лицо. Лиз мелко задрожала и снова жалобно попросила:
— Забери меня отсюда, пожалуйста…
— Конечно, — прошептал Макс. — Конечно…
И поцеловал её.
Он вряд ли знал, что делал, Лиз тем более не знала. Но прильнула к нему, позволяя и отвечая, пока звенящая тишина вдруг не обратилась толщей ледяной воды.