Навстречу Микеше и Катеринке шли двое — игуменья Виринея и высокий старец в тёмном монашеском одеянии.
— Радость-то какая у нас! — обратилась Виринея к Микеше. — Из далёкого Заволжья, из знаменитой Ниловой пустыни пожаловал к нам святой старец Артемий.
Катеринка глянула на старца и едва не лишилась сознания — перед ней стоял Кудеяр. Тот, однако, и вида не подал, что признал её, лишь в глазах, словно искра, мелькнула весёлая усмешка. Между тем Виринея не преминула похвалиться перед старцем своими высокими гостями:
— А это знатный боярин Микеша Чупрунов с дочерью Катеринкой, жаждущей принять пострижение в нашей обители. На Рождество Богородицы осуществится её мечта.
— Служение Господу Богу несёт человеку неизъяснимую радость, — торжественно произнёс Артемий. — Когда я становлюсь коленами на большой камень, что лежит возле моей келейки, то вижу, как отверзаются небесные врата и ангелы слетают на землю, неся преблагие вести людям. А там — за небесными вратами — видится мне дивный сад, посреди которого возвышается прославленное дерево жизни, украшенное прекрасными плодами. И звонят в том саду колокола, славящие Господа Бога…
Все зачарованно слушали старца. Даже Катеринка, хорошо осведомлённая о способности Кудеяра к перевоплощению, усомнилась: в самом ли деле это он, её возлюбленный, может, и вправду из Заволжья явился некий старец Артемий, показавшийся ей похожим на Кудеяра?
— Долго ли ты порадуешь нас, старец Артемий, своим присутствием?
— Поживу с седмицу, уж больно места здесь лепотные, душа не нарадуется, глядя на эти деревья. У нас на севере клёнов нет. Завтра, в день Вавилы[177], быть ли в вашей обители крестному ходу?
— Как не быть, Артемий! Будет и молебен, и крёстный ход вокруг строений ради спасения их от огня да от молоньи, иначе всё погорит в одночасье.
— Есть у меня неопалимая купина[178], она от огня и всяческих болестей помогает — от антонова огня[179] и огневеска летучего[180]. Слышала ли, Виринеюшка, об этой травке?
— Как не слышать, Артемий! В большом почёте она у нас, да только нигде не могла я достать её. Летом жила у нас в монастыре странница, коя путь держала в Ерусалим-град, так я ей наказывала на обратном пути принести мне неопалимую купину.
— Напрасно обеспокоила странницу, завтра же преподнесу тебе ту траву.
— Премного благодарна, Артемий, за милость.
— В Священном писании сказано: Бог впервые явился Моисею из куста неопалимой купины. В ту пору Моисей ещё не был пророком и пас овец у подножия горы Хорив. Вдруг он увидел, что некий куст вспыхнул огнём, но не сгорел. Из пылающего куста раздался голос Бога, который повелел Моисею немедленно отправиться в страну египетскую и вывести израильтян из полона. С тех пор и почитается в народе неопалимая купина… Завтра после крестного хода снизойдёт на сию святую обитель милость Господня: явятся ангелы и унесут все печали, — проговорил Артемий, вроде бы ни к кому не обращаясь.
Но Катеринка поняла сказанное им. Сердце её учащённо билось.
В вечеру отец уехал. Прощание было печальным, томительным. Ночью Катеринка не сомкнула глаз, сомнения одолевали её. Игуменье Виринее дала она обет постричься. Думалось ей, что Кудеяр никогда не разыщет её, не быть им вместе, что их любовь греховна и не угодна Богу. Но вот явился он — и словно солнце осветило всё вокруг, прежние мысли показались никчёмными, неразумными. Хорошо ли это?
Вошла Глафира.
— Ты чего лежишь в постели, захворала, что ли?
— Да нет, здорова я.
— Ну так собирайся быстрее, крёстный ход вот-вот начнётся. А ты и на молебен даже не пошла. За это Господь накажет огнём — запылают наши кельи и водой не спасёшься.
Игуменья Виринея с иконой в руках и старец Артемий с пучком неопалимой купины во главе процессии обошли все монастырские постройки. После крестного хода Катеринка с Глафирой пошли в свою келью. Только приготовились отдохнуть — стук в дверь и знакомый голос келейницы игуменьи Виринеи:
— Глафирушка, тебя матушка к себе кличет!
Глафира за дверь, старец Артемий — в келью.
— Здравствуй, Катеринка, солнышко моё!
Девушка вскрикнула, ошарашенная неожиданным появлением Кудеяра, обрадованно зарделась, но вдруг вспомнила об обещании, данном игуменье, и отшатнулась от гостя.
— Ступай прочь, искуситель!
— Да ты в своём ли разуме, Катеринка?
— В здравом я уме, Кудеяр, ведомо тебе, что я дала обет принять иноческий сан.
— Так не приняла же ещё! Потому есть время одуматься.
— Я многое передумала, Кудеяр. То, что было у нас, — греховно, хочу иной радости — светлой, чистой!
Кудеяр понял, что Катеринка сейчас как бы не в себе, заговорил о другом:
— А знаешь, как я проведал, где ты?
— Как?
— Мы оженили Филю на дочери боярина Плакиды Иванова, у той от него дитё народилось. Так Филя в первую же брачную ночь прознал, что тебя отец прячет в монастыре, а в каком именно — Агриппина не знала. С тех пор я под видом старца Артемия постоянно разъезжал по монастырям, где бывал твой отец, он ведь следы запутывал, ездил то в одну, то в другую обитель.
— А кто такой старец Артемий?
— Отец Пахомий часто беседовал с отцом Андрианом о каком-то Артемии, живущем в Ниловой пустыне. Его, оказывается, многие духовные знают, а в лицо не видели, поскольку он почти никуда из своего скита не выезжает. Вот я и воспользовался этим.
— Грешно, Кудеяр, выдавать себя за живого человека, да ещё духовное лицо.
— Не согрешишь — не покаешься, не покаешься — в рай не попадёшь. На любую хитрость пошёл бы я, лишь бы тебя, мой свет, разыскать.
— Как же Плакида Иванов согласился отдать Агриппину за скомороха?
— Артачился поначалу, потом смирился — жена с дочерью в ноги ему повалились, чтоб он дозволил быть свадьбе.
Катерника засмеялась.
— Наверное, тебе пришлось изрядно потрудиться, чтобы уломать боярина.
— Не без этого.
— Любый ты мой, дай я тебя обниму.
— Вот так-то лучше.
— Страшно мне стало: а вдруг не увидела бы тебя больше. Словно затмение нашло, уверила себя, что любовь- это грех. А как про Филю ты рассказал, затмение-то и минуло.
— Вот и ладушки. И я испугался, когда ты стала прогонять меня. Подумалось: как же я без тебя буду?
— Славный мой Кудеярушка! Нет никого на свете милее тебя!
Кудеяр подхватил Катеринку на руки, бережно понёс из кельи, возле которой были привязаны две лошади.
— Не мешкай, лапушка, скоро Глафира воротится, рёвом своим всю обитель на ноги поднимет.
Лошади мчались по кленовому лесу. Золотистыми звёздами осыпались на землю листья. Холодный воздух, пахнущий чем-то сугубо осенним, свободно вливался в грудь. На душе было радостно, светло.
ГЛАВА 18
В Прокопьев день[181] 1549 года царь велел явиться к нему советникам — Алексею Адашеву и Ивану Висковатому, ведавшему сношениями со странами Европы, — Ивана Васильевича всегда волновали события, совершающиеся в этих государствах, но до сих пор из-за постоянной угрозы вторжения крымцев или казанцев он был лишён возможности вмешиваться в ход европейских дел.
В марте пришла в Москву весть о смерти пакостного Сафа-Гирея. Гонцы сказывали: убился в своих хоромах. Казанцы посадили на царство его двухлетнего сына Утемиш-Гирея под опекой матери Сююн-беки, но, понимая шаткость своего положения, отправили послов в Крым просить помощи у взрослого царя. Однако московские казаки побили этих послов, а ярлыки их переслали в Москву.